свинья, что это я все подстроил, и в результате ты попал в тюрьму… Там, кстати, не так уж паршиво, а? Ну, не буду, не буду, об этом промолчим. Ты можешь думать обо мне плохо, ты должен так думать, я все понимаю, но, Никита, поверь мне, все совсем не так, как ты думаешь. Ну, неужели же я после всего, что нас связывало, стал бы выделывать с тобой такой фортель? Поверь мне, никогда! Ну, подумай сам, неужели я смог бы, да я бы, скажу тебе по правде, никогда бы и не отважился на такое, уж в это-то ты должен поверить, ведь ты же меня знаешь. А деньги? Да я и рубля не получил из этих денег – все захапал Павликов! Это же он, он все придумал. Кто ему про тебя сказал? Как, кто ему сказал? Думаешь, я? Нет, не я. Сам бы я по своей воле никогда не сказал бы, никогда! Он, Павликов, он же подслушивал, представляешь, всюду были микрофоны, я-то об этом, конечно, ни сном, ни духом, это все потом всплыло. Ты только представь, что мне пришлось пережить! Ведь я же у него, у Павликова, в руках, вот так, в кулаке, ты представь, он использовал меня, ну просто как последнюю блядь, ты только пойми, он вытер об меня свою грязную жопу и выбросил, выбросил меня за ненадобностью. Я даже не знаю, где его, подлеца, теперь искать… с такими-то деньжищами. Будь он проклят, этот Вадим Петрович! Ты не представляешь себе, Никитушка, через что мне пришлось пройти. Конечно, я последняя свинья, как я мог согласиться на эту низость! Но я слабый человек. Ей-богу, я не оправдываю себя, нет. Просто я испугался, я испугался смерти, я не хотел умирать! Павликов – он же кровавый зверь, ему ничего не стоит человека убить, поверь мне. Он и бедного Эдика Бражникова убил. Когда выяснилось, что картин в чемодане нет, Вадим просто взбесился. Ты представь, ведь полотна эти позаимствовали на время, из совершенно секретного хранилища, про них, можно сказать, никто и не знал, это же трофейные полотна, и их по межправительственному соглашению должны были вернуть в Германию. А тут на тебе – холстов нет, и ты свалил как миленький! Что тут началось! А уж что мне пришлось вынести, можешь себе представить? И в конце концов Вадим сам, на моих глазах, взял и задушил несчастного Эдика. Отличный был парень, Эдик Бражников, майор ГРУ… задушил его и повесил, еще меня и Олега Васильича заставил помогать. Оформили потом как самоубийство и списали на него все как на мертвого. А Олю Синицину помнишь? Ну, конечно, ты ее помнишь. Оля начала пить, очень много пила, а спьяну чего только не наболтаешь… Оля погибла в аварии – тоже, я так думаю, это он ее, Павликов. Никита, а Никита, почему ты молчишь?
Фомин, по-прежнему не говоря ни слова, несколькими быстрыми шагами пересек комнату и оказался вдруг в опасной близости от Александра Вазгеновича. Тот инстинктивно отшатнулся.
– Никита, – противно всхлипнул он, – не трогай меня, не бей меня!.. Ну, хорошо, я очень виноват, ударь меня, Никита…
– Я не буду тебя бить, – тихо сказал Фомин.
В руках у него оказался моток широкого скотча, и этим скотчем Никита основательно привязал покорное могучее тело Александра Вазгеновича к его тяжелому креслу. Вначале к спинке кресла широкими охватами были прикручены грудь и предплечья, затем к подлокотникам – руки, потом дело дошло до ног, которые
