– Но ты же… – попробовал я защититься, но Ольга выставила поднятую ладонь, приказывая, чтобы я замолчал.
– Герман, ничего не говори, – равнодушно ответила она, – у тебя есть своя жизнь, у меня – своя. И вот за свою жизнь я буду бороться, а ты живи как хочешь.
Ольга с вызовом посмотрела на меня. Размазанные слезы блестели на щеках. Я должен был что-то сказать, но не мог. Если открыть рот, оттуда вылетел бы стон, а она ждала объяснений. И я тогда отчетливо понял, что это все. Все закончится. Манютка, моя маленькая лапушка, все еще грелась на груди жены, и я видел только ее маковку: место, где волосики – мягкие, пушистые детские волосики – закручиваются в спираль. Когда три года назад ее привезли из роддома, когда сняли чепчик и дали мне на руки туго запеленатый сверток, помню, как я приподнял дочь к самым глазам, чтобы лучше видеть, чтобы не пропустить ни одной детали, ни одной морщинки. И эта спиралька маленьких волосков на голове, как травинки, робко пробивающиеся через плотную землю, так отчетливо запомнилась мне, что даже в старости, когда я полностью ослепну, безошибочно найду это место на голове Маши.
Ольга поднялась и подошла к шкафу. Пока она выкладывала одежду, пока ходила по комнате, собирая свои вещи, Маша залезла ко мне на диван. Я накрыл дочь одеялом и тихо лежал с ней на одной подушке, ощущая сладковатый, с едва уловимыми нотками молока, детский запах. Ольга подняла дочь, переодела. Я смотрел на них и не мог понять, почему, пока могу что-то изменить, просто лежу и наблюдаю, как меняется моя жизнь? Сборы закончились. Маша вышла в коридор в зимнем комбинезоне как маленький космонавт, за ней следом вышла Ольга, даже не посмотрев на меня. Послышался звук закрывающейся двери и все стихло. У нас и раньше бывали ссоры, жена злилась, обижалась, игнорировала меня, но никогда не уходила. Когда за ней захлопнулась дверь, ощущение потери раздавило меня. Наша семья распалась.
Я согласился с наказанием, даже не пытаясь изменить приговор, фактически не сопротивляясь, потому что знал, знал с убийственной отчетливостью, что ничего не изменится и лучше не станет. Так какой в этом смысл? Ольга достойна лучшей жизни, и она по-своему права, хоть и видела в этой ситуации только себя.
Качнул головой, отгоняя воспоминания. Сколько они еще будут терзать меня? Я пришел в лес, чтобы найти место силы, чтобы обновиться и двигаться дальше, но тюрьма в моей голове никуда не делась, тяжелые кандалы все так же сдавливают грудную клетку.
Следующим утром я покинул Усьвимские столбы. Обновления, которого я ждал, не случилось. Сутки добирался до дома, вернулся в город на рассвете в понедельник. Во дворах продолжали тускло гореть фонари, освещая тротуары с разбитыми бордюрами. Подходя к подъезду, я посмотрел наверх, на окна своей квартиры. Ольга часто оставляла включенную прикроватную лампу на ночь, чтобы Маша,