Все наперекосяк пошло еще раньше, когда Фрэнсис объявила, что беременна: слишком быстро это случилось после свадьбы, он не был к этому готов. Поведение его было банально: увлекся новой секретаршей. От полнеющей дома жены его магнитом потянуло в контору – обмениваться взглядами, обмирать от ее распущенности, когда она наклонялась над его столом, делая пометки на его письмах, от осознания, что трогать нельзя, хотя им обоим этого хотелось: это было запретным. Через некоторое время начались совместные обеды, затем они просиживали в конторе допоздна, вели беседы по душам, между тем напряжение между ними росло. Эндрю держался сколько было сил, но в тот день, когда за обедом она разрыдалась оттого, что серьезно заболел отец, не выдержал: предложил отвезти ее домой, сказав, что при таком расстройстве ей незачем возвращаться на работу, – он клялся, что в ту минуту его мотивы были благородными. Она пригласила его зайти и в ожидании, пока закипит чайник, опять расплакалась, он, само собой, ее утешал и, когда они наконец-то поцеловались, испытал нечто невероятное – вроде всплеска адреналина; эта реакция тела посадила его на крючок… и вынудила гадать, есть ли будущее у этих отношений с секретаршей.
Когда он позже вернулся на работу в тот полетевший кувырком день, то нашел три сообщения от Фрэнсис, а потом еще два из больницы. Ему стало нехорошо. Почувствовал, как неодобрительно смотрят ему вслед коллеги, когда он поспешил, опустив голову, к своей жене. Впрочем, потом потрясение оттого, что он пропустил собственно роды и все же неведомо как стал отцом близняшек-дочерей, лишь обострило его чувства к Виктории. Спустя несколько недель он возобновил связь с нею, невзирая на ощущение вины, невзирая на данные самому себе обещания. И дело было не в одной только страсти к своей секретарше, в нем говорила потребность отстраниться от неряшливой, измотанной жены и их крикливых малюток. Он стал чаще «задерживаться на работе», все меньше и меньше времени проводил дома, и в конце концов Фрэнсис перестала его спрашивать, когда он вернется, где он был, она, казалось, смирилась с тем, что есть. Так что, рассудил он про себя, это должно означать, что она на самом деле не против. И на душе у него стало легче.
Продолжая в то печальное утро петлять по улицам и дворикам Телфорда, Эндрю наконец увидел свою измену в истинном свете. Бросил. И жену, и детей бросил. Как мог он, будучи женатым меньше года и уже имея двойню дочурок, спутаться с кем-то еще? У него было такое чувство, что, не оставив Фрэнсис телом (этого просто быть не могло), он оставил ее душой, чувственно, а на его месте оставался какой-то пресный, невнятный муж и равнодушный отец для двух дочерей, которые выросли очень разными девочками: одна добротой и спокойствием походила на мать, другая же была взбалмошной и буйной.
И только когда наконец у Виктории лопнуло терпение (после не одного года невыполненных обещаний Эндрю: «Вот исполнится девочкам пять… шесть… семь…») и она оборвала их связь,