– Дурная я буду попутчица… А так-то колбас мне не жаль – и одной их не хватит надолго.
– Иной раз стрела в бок получше, чем так с голоду дохнуть… – он снова вцепился в горбушку, жуя серый хлеб из ячменя.
– Жить всякому хочется, глупый… – вздохнула дейвонка, на миг прикоснувшись к виску, где укрытый отросшими волосами на холоде ныл старый шрам от копья – полученный в девичьих в прошлом году – вспомнив, что даже тогда умирать не хотелось ей… и теперь, как отчаяние снова ушло, а свобода была так близка, не хотелось тем больше. Хотелось лишь жить спустя год одинокой неволи средь камня – вернуться домой вопреки всем невзгодам, дышать и надеяться, что сил у неё на то странствие хватит.
– Так как – возьмёшь по пути?
– Как звать тебя хоть? – улыбнулась она, прогоняя усталость и вырвав из рук его недогрызенную колбасу откусила сама добрый шмат.
– Бранн… – ответил от кратко, грея озябшие руки у ставшего затухать уже было огня, вновь подкинув подмокших валежин на пламя.
Даже именем он походил на того воронёнка, узретого ею в яви или видении. И дочь Конута вдруг решила, что и впрямь это знак Всеотца – этот случайный попутчик в дороге, который был то ли ниспослан приглядывать за дейвонкой, то ли наоборот. Но как знать смертным волю вершителей, что оно им на деле гряло́? И не зная о том ничего, теплившая в сердце надежду скорее добраться к Помежьям Майри согласно кивнула мальчишке. Сняв с пояса гребень она принялась по-сестрински заботливо, скоро чесать его влажные грязные пряди волос.
– На человека хоть станешь со мною похож, а не на мокрую птицу…
Зябко кутаясь в плащ и пытаясь согреться остатками жара она потянулась поближе к огню. Пламя сжирало последние сучья. Серая морось дождя не стихала, а северный ветер рвал мокрые ветви деревьев вокруг, завывая над краем.
Ветер порывами резко сгибал до земли молодую еловую поросль с ольшевником, громыхая ставнями и воя в трубе. Селище Къеттиров Греннистуббургейрд, Твердь у Еловой Коряги, просыпалось с пришедшим рассветом, суетой и заботами по́лня дома́. В придорожной питейне на отшибе возле ворот служки споро топили остывшую печь, накрывая столы для ночлеживших странников, доставая из клетей готовую снедь и неся в медных кружках вино. Конюшие лили в поилки нагретую воду и сыпали свежий овёс по кормушкам.
– Ты смотри-ка – он самый!
– Да кто?
– Тот, о ком говорил. Сын той… этот – ну, тот в общем, родич наш кто – или нет… – ухмыльнулся узнавший того средь толпы наводнивших питейню людей северянин.
Человек с гладко обритой головой оглядел появившегося, кто устало сел в дальнем от печек углу на скамью, прислонив к столу ножны.
– Славный парень. Как звать его там, подзабыл?
– Бундин. Который отцов вроде двое, а сам есть ничей…
– Так зови его к нам. Чую, парень толковый.
Северянин поднялся со стула и резво потопал к столу, на ходу привечая родню взмахом кисти, и уселся с ним рядом, свойски хлопнув того по плечу –