Но и ткань та лишь серая с бурым и ставшая белой под солнцем и в варе из щёлока нить – кою сделает яркою тихий и прочим невидимый труд, каким славен был Лейф Лейдиле́нгур из Фрекиров, чей не столь уж заметный средь прочих богатых строений чертог показался вдали. Там, в укромных покоях на нижнем поверхе в дубовых чанах и лоханях средь вара и чистой холодной воды и рождалось то дивное таинство, каковое он с детства постиг от родителя, бедным искусником прежде прибывшего в Вингу в правление Хъярульва – но теперь став богатством быть может не больше иных много в том преуспевших красильщиков, но почётом и славой средь тех их наверное первым. Звуков там было только плесканье воды, кою долго взбивали мешалки ручных лепестей из тяжёлого прочного ясеня, перед тем как готовая ткань трижды в чане побыв отправлялась на древки сушилень – зато запахи нравились Бродди сильнее иных.
В доме Лейфа всегда пахло травами – как в покое у старой искусницы Соль, к кому вечно ходила с ней дружная много лет мать. В дощатых бочонках и прочных глиняных жбанах под накрывками тихо хранились коренья, листва и цветки разных трав и кустов, на подносах и досках до годности сохли различные ягоды, стебли, полоски коры и червец. Всё то дивное, знамое Бродди добро из их здешних уделов – вайда, марена, кислянка, алкана, лишайник, крушина, ольха, резеда, кора тополя, хвощ, бузина, среброцвет – и из разных краёв и далёких земель за горами и Морем Травы на востоке, чьих названий он даже не знал – но чья тайная сила могла ярче прочих окрасить обычную скучную ткань, заставляя и ёрла платить серебром за подобный ярчайший расцвет.
Старый Лейф – невысокий, хромавший на левую ногу почтенный мужчина в годах, что окрасили серым его бороду – всегда рад был мальчишке, угощая того чем-то дивным на вкус из нездешних уделов – кисло-сладким плодом, что рассохся в меду – и опять принимая корзину с цветными трудами от Гвенхивер щедро давал серебро, не стесняясь хвалить её вышитый труд, кой ему приносил денег больше чем ткань для простых горожан.
И сейчас, когда мальчик опять постучался в ворота их дома, тот открыл ему двери, с усмешкой встречая ребёнка, потрепав его вихры волос и почти по-отечески обняв.
– Вот и малый наш ветер примчал ко мне снова! Много ль мать твоя портила глаз за иглой и нитя́ми, достойный – признайся как есть?
Бродди робко стеснялся того, что почтенный красильщик порой говорил с ним как с взрослым, а не как с ребёнком – и ответно кивал головой, подавая корзину со скрутками вышитых тканей.
– Ну, храни ей здоровье Гефадринн – раз не знает покоя она и теперь, став женою такого достойного воина и дав жизнь твоим сёстрам. Я уж сам от тех слухов, как там тяжко она разрешалась, стал седым точно лунь, – он шутя провёл дланью по редким уже волосам головы.
Бродди