Берсерк оцепенело стоял посреди развороченной земли, которая еще совсем недавно была полем, – голый, потерянный тролль. Пылавшая в его груди злоба потухла, часовой механизм пришел в негодность, и никакого «то-фто-не-уббьет-меня-то-фделает-фильнее» там больше не звучало. Его накрыло спокойствие безумия. Уронив на грудь свою уродливую голову, он со смиренной миной поглаживал друг о дружку большой и указательный пальцы правой ручищи, будто ласкал то пресловутое ничто, таившееся в луковице, и бормотал: «вец-ность, вец-ность». Затем поднял к небу взгляд, столь же удивленный и глупый, как у тех, у кого не осталось в жизни ничего, кроме трех вопросов: “Кто я?”, “Откуда я?”, “Куда я иду?”, и кто знает, что ответы кроются в самом жизненном пути к тому роковому моменту, который научит их задавать эти вопросы и одновременно лишит памяти.
Птенец же, на время переполоха забившийся поглубже в дупло берсеркова зуба и молчавший в тряпочку, теперь почуял свой шанс и разорвал тишину, неуверенно пискнув:
– Мож… жно мне… пос… смотреть?
Вероятно, он хотел сказать что-то типа: “Все хорошо, приемный отец? Мир вернулся в нормальное русло?” – ведь мало что тревожит молодежь больше, чем сумятица, и тут неважно, насколько абсурден или несправедлив мир, главное, чтобы все шло привычным порядком. Но цыпленок не умел выразить это иными словами, кроме как:
– Можно мне посмотреть?
Берсерк обезумел. Он пустился наутек и в неистовой попытке спастись от своего внутреннего “я” подпрыгнул, оттолкнувшись от вершины холма, и по гигантской дуге пронесся над скоплением хижин в сторону севера – до самого Полярного круга, где грохнулся плашмя с такой силой, что каждая кость в его теле разбилась вдребезги. Там лежал он и гнил почти сорок лет – всему животному миру на великое благо. Его хребет и сегодня выступает из моря и называется Трётласкаги, или полуостров Трóллей.
А что до цыпленка, то, когда берсерк летел в своем затяжном сальто-мортале над крышами хижин, с застывшей маской на лице – каждый мускул предельно натянут в вожделенном вопле: “Смерть, приди ко мне!” – тогда юнец и вывалился из разверзнутой берсерковой пасти и приземлился как раз посередине деревни. И, конечно же, он выжил. Жители знали обо всем, знали, что, если бы цыпленок не свел берсерка с ума, их дни были бы сочтены, и они не ограничились лишь тем, чтобы назвать местечко в честь своего спасителя Кюкенштадтом [4], нет, они также воздвигли ему памятник – на том самом клочке голой земли, который позже стал городской площадью. Там, как видно из старых фотографий, и стояла эта статуя цыпленка, пока под конец Второй мировой городок не сровняли с землей».
II
(17 июня 1944 года)
2
«К