Уцелевших мятежников в окружении конвоиров построили перед министром. Их было человек тридцать. Сарвари прошел вдоль строя, вглядываясь в лица испуганных и ободранных солдат, что-то вполголоса коротко спрашивал. Следом за министром, чуть поодаль, следовала охрана и местное руководство. Там же был наш партийный советник и переводчик.
Вдруг Сарвари резко повернулся и выхватил из рук ближайшего к нему охранника автомат, клацнул затвором. Все шарахнулись в сторону.
Широко расставив ноги, Сарвари с бедра, веером, стал поливать из автомата мятежников. Когда кончились патроны, министр отбросил дымящийся автомат в сторону и, ни на кого не глядя, быстро пошел к машине. Вслед за ним поспешила свита. Конвоиры, восприняв действия Сарвари как приказ, добили оставшихся в живых.
Да, министр был строг! Поэтому на занятия уж точно будут приходить все.
А между тем в разговор влез наш Коля и стал рассказывать о подготовленном им плане теоретических занятий.
От нечего делать я стал рассматривать гостиную.
Напротив на стене висели два огромных фотопортрета Тараки и Амина. Изображения вождей нам уже примелькались, так как были развешаны по всему Кабулу.
Тараки изображался красивым (в восточном понимании этого слова) и мудрым пожилым мужчиной с благородной яркой сединой на висках, черными густыми бровями и толстыми могучими усами. Неизменно вид у него был очень нарядный, внушительный и одновременно добрый. Морщин на лице не присутствовало. На щеках – румянец. Направленный чуть в сторону и вверх взгляд – пронзительный и мечтательный, как бы пронизывающий времена и пространства, видящий то, что недоступно простым смертным. Встречались плакаты, где Тараки был с румяным и упитанным ребенком на руках в обрамлении ярких цветов на фоне голубого неба.
Впоследствии я воочию убедился, что парадные портреты всегда лгут. На самом деле Тараки внешне был малопривлекателен: глубоко посаженные глаза с желтоватыми белками, под глазами набрякшие мешки, рябое лицо (про таких у нас в деревнях говорят: «Черти на морде горох молотили!»). Когда вождь улыбался, то являл на обозрение огромные, кривоватые, широко отставленные друг от друга и желтые от никотина зубы. На голове редковатые, забитые перхотью и пегие от седины, как окрас у миттельшнауцера – «соль с перцем», – волосы.
Амин на портретах выглядел более скромно, но тоже красиво. Умный, понятливый и преданный «отцу народа» взгляд, приятный и горделивый разворот головы, аккуратная стрижка слегка вьющихся, красиво уложенных волос. На губах – мудрая и ласковая полуулыбка. Определение «мудрый и преданный» так и напрашивалось при виде его портретного изображения. Вместе с тем, присмотревшись, можно было уловить в чертах лица