Охотники с плеском перешли маленькую холодную речку и подняли в воздух сотни уток и гусей. Стрелы полетели в добычу. Виридовикс жадно схватил подстреленного одним из аршаумов жирного гуся – тот шлепнулся неподалеку от кельта.
– Я его никому не отдам! – грозно заявил Виридовикс, словно бросая вызов всей Вселенной. – Хорошее темное мясо. Свежее, мягкое. Ну, – добавил кельт, посмотрев Горгидасу в глаза, – я с удовольствием поделюсь им с кем-нибудь… если кто-нибудь прекратит насмехаться надо мной.
– Похоже, я обречен умереть с голоду, – фыркнул грек.
Гуделес торжественно произнес:
– Если ты, о чужеземец, ищешь похвал, то я с удовольствием составлю достойный панегирик твоим достоинствам в обмен на ножку этой сочной птицы. – Гуделес принял соответствующую позу, что стоило ему, неопытному наезднику, немалых усилий, и принялся декламировать: – О взлелеянный Фосом чужеземец, храбрейший воин, прославленный подвигами и не ведающий колебаний…
– Заткнись, Пикридиос, – оборвал его Скилицез. – Ты толще этой чертовой птицы и жирнее гусиного жира.
Не позволив себе смутиться и даже не запнувшись, бюрократ продолжал импровизировать. Он слишком хорошо знал, что «панегирик» злит Скилицеза.
– Хотел бы я, чтобы их поймали побольше, – проговорил Горгидас. – Столько упустили!
– Поймаем! – обещал Ариг и махнул рукой. – Видишь? Толаи уже приготовился. Как только мы поднимем достаточно большую стаю…
В обычные дни Толаи носил меховую шапку, тунику из мягкой замши, тяжелую куртку из овчины, кожаные штаны и сапоги из выделанной кожи – и ничем не отличался от остальных кочевников клана. Однако сегодня Толаи красовался в облачении шамана. Длинная разноцветная бахрома покрывала его одежду. Некоторые полоски бахромы были завязаны в узелки, чтобы поймать злых духов, другие болтались свободно. Страшная деревянная маска, обтянутая кожей и раскрашенная, закрывала лицо. Когда шаман мчался на коне, он представлял собой жутковатое зрелище. Только сабля, висевшая у него на поясе, выдавала в нем человека, а не демона.
Завидев Толаи, Скилицез очертил на груди большой круг и пробормотал молитву. Горгидас уловил: «…и избави меня от волхвования языческого». Неустрашимый перед лицом любой другой опасности, Скилицез – глубоко верующий видессианин – весьма подозрительно относился к религии других народов.
Горгидаса это рассмешило. Но потешался он вовсе не над Скилицезом. Ведь и сам Горгидас питал недоверие к магии любого сорта. Магия вопиюще противоречила тому рационализму, с которым Горгидас привык смотреть на мир еще с той поры, когда был безусым юнцом. То обстоятельство, что грек сумел воспользоваться магией при исцелении больных, отнюдь не помогало ему чувствовать себя легко и свободно в присутствии колдунов.
Должно быть, последнюю мысль грек высказал