– Никто не видел эти картины, – подчёркивала она. Я равнодушно кивал.
Затем мы пошли к гостям, собравшимся в большом зале. Марлен что-то рассказывала о них, но я не слушал. Гости пришли в хороших костюмах, я тоже был в хорошей рубашке, но всё же не так элегантен, как они. В любом случае, и этому я не придавал большое значение. Я колебался и не знал, хочу ли я уйти или остаться. Я подошёл к окну и рассматривал внутренний двор. Там работал фонтан, деревья и кусты стояли в ряд, образуя стены, тропинка из идеального кирпича вела к беседке.
– Ну где ты пропадаешь? – подошла Марлен. – Найди себе место, или ты не хочешь услышать, как я играю? – она шутливо-серьёзно смотрела на меня.
Я сказал, что в этом не может быть и сомнений, и пошел в зал. Гости сами по себе были шумные. Пётр Айхенвальд общался со всеми, часто меняя собеседников. Неужели он правда успевает, о чем-то поговорить с ними, подумал я. Он только здоровается, перекидывается парой фраз и уходит, но все остаются довольны, удивлялся я. Стулья в зале были расставлены как в театре. Я сел с краю, но скоро пришла Марлен и сказала, не быть таким кротким – и мы сели вместе по центру. Вместе. Меня поражала и бросало в холод её противоречивость. Как человек может одновременно и тянутся к другому, и отвергать его.
Скоро сели все, и рядом с роялем стал скрипач. Я узнал в нём того самого скрипача, который играл на улице. Что он делает здесь? В этом доме он никогда не получит таких аплодисментов, которые получил вчера. Он был во фраке, а его глаза серьёзно и сосредоточенно оглядывали все вокруг. Он поклонился и начал играть «Зиму» Вивальди. Играл он хорошо, но его скрипка не звучала так, как звучала вчера на улице. Сухо, лишь педантично издавала звук. Я посмотрел на Марлен. Она сияла, наслаждалась мелодией. Я возмутился про себя, но не хотел думать об этом. Когда «Зима» закончилась, Марлен поднялась, вышла, поклонилась скрипачу – тот поклонился в ответ – и села за рояль, и вместе они начали играть неизвестную мелодию. Знал бы скрипач, что она говорила о нём вчера, подумал я.
В перерыве я вышел на крыльцо. Мне было не по себе, я не понимал такого лицемерия.
На улице слегка морозило, и мне скоро стало холодно.
– Роберт, куда ты убежал? Я тебя обыскалась, – своим милым и чарующим голосом говорила она.
– Это тот же самый скрипач, которого мы вчера видели на улице, – бросил я.
– И что? – без нотки сомнения и колебания спросила она.
– Вчера ты назвала его попрошайкой, а сегодня смотришь чуть ли не влюблёнными глазами и играешь вместе.
– Но ведь мы играем не на улице.
– А в чём разница?
– Большая. Вчера его слушали люди с улицы, а сегодня важные гости.
Меня кинуло в дрожь от такого высокомерия.
– Нет, Марлен. Искусству всё равно, кто на него смотрит. Важно – кто исполняет.
– Но если на искусство никто не будет смотреть, то оно ничего не будет стоить, это будет не искусство.
– Это будет самое чистое искусство, – противостоял я. – Искусство, которому все равно,