– Скажи мне лучше, дорогая, когда ты встречаешься с тем интересным меценатом-конфетчиком? – Фиса элегантно сменила тему, подцепив себе кружок колбаски.
– Послезавтра, в восемь пополудни, – заговорила Эжени, вначале потупившись, но по мере рассказа всё больше разгораясь очаровательной пьяненькой лучистостью. – Родион Дмитриевич недавно депутатом сделался, в пятницу у него как раз первое заседание…
– О! Это новость. Полагаю, примкнул к октябристам?
– Не угадала, Фисс, к про-грес-сис-там.
– Гм, а мне он представлялся правее. Так значит, заседает в пятницу?
– Угу. Только бы не измотался сильно, иначе мы с Яковом Михайловичем ему докучим.
– Не докучите, – Сандра вытерла жирные губы. – Ты наша звезда, наш обворожительный решающий аргумент! Яков Михайлович сыграет на слабости Зайковского к синематографу, а ты вскружишь ему голову получше всяких Глебовых-Судейкиных.
Фиса, усмехнувшись, любовно приобняла подругу за плечи:
– Наша звезда не нуждается в сравнениях ни с какими актрисками! Она поуникальному тонкогранна, она может сыграть решительно что угодно и без дурных испытаний! – за Эжени всегда было немного обидно – ей бы давно блистать примой «интимного театра», однако ныне и присно она оставалась лишь прелестной куколкой с дешёвых открыток.
– Никто не скажет лучше тебя, Фисс, – восторженно провозгласила разделавшаяся с колбасой Сандра. – Зайковский обязательно околдуется Эжени и расщедрится. И будет плёнка, представь, не на пять минут, а на целых семь! Из самой Америки!
Внезапно Эжени качнулась, глаза её пуще прежнего забликовали от свечного пламени, как ночная вода под луной, золотистая плёнка растянулась по гладкой коже, едва подкрашенные губы приоткрылись в лёгком выдохе и расцвели в таинственную полуулыбку античных цариц.
– Ой, Сандра, погоди. Я такое почувствовала. Кажется… – чуть нараспев протянула, охваченная не иначе, как мечтательностью. – Кажется, сумею я влезть в эту роль, всё думала-думала и сиюминутно озарилась – поймала ж надрыв её, нищенки рыжей! Галерка проклятая на пользу пошла, смешную малость, но пошла. Сыграю, друзья!
Воодушевлённые, выпили за грядущий дебют, весело стукнув фужерами. В маленькой торжественности стремительно тонули прежние досады, затянутая Ахматова со своими обожателями плавно отдалялась из сегодняшнего собачьего вечера.
Фиса ощутила, что пьяна в той приятной степени, когда над пламенем свеч расплываются белые шапочки, в голове выстилается лёгкость, но ещё не тянет на фатальные глупости. Захвалив Эжени, она прикрыла веки и со снисхождением принялась слушать, как уже Сандра поёт дифирамбы своему еврейчику с киноаппаратом: ах, игра чёрно-белого, ах, трагические тени, ах, огранённые руки творца…