Женечка. Ирина Алексеева

велосипедную науку и пила в уличных кафе абсент. Её очень забавляло то, как расторопные официанты вначале вливают зелёного дьявола в невинную прозрачную рюмку, а затем дружно аплодируют, когда Фиса залпом пьёт. Изъяснялась она по-французски, по-гимназистски, правда, но томного взгляда и шуршащих ассигнаций почти всегда хватало для доходчивого диалога. С горем пополам Алексей учил её английскому и немецкому, боясь почему-то нанимать преподавателей. Так пролетел месяц. Вой по далёкой России внезапно стал громче, и вскоре перерос в наскоро собранные чемоданы. Фиса упиралась – она успела завести приятелей среди местной «продвинутой» интеллигенции и даже побывала в нескольких салонах. Переводил для неё всё один коренастый герр, как видно, влюблённый – в прокуренной зале распинались о смелых женщинах-эмансипе, либеральных писателях и новом законопроекте о защите береговой линии. Фиса говорила мало, но почти всё время улыбалась – хотелось впитать в себя каждую секунду столь приятного общества, а после гулять до заката по аккуратным узким улочкам, нагретым солнцем (отдалённо похожим на питерские, только без ветра и холода), рассматривать треугольные крыши домов с причудливыми флюгерами, кормить лебедей и уток в искрящихся канальцах, любоваться величественными кораблями на набережных… И на те – всему наперекор Алексей со своей сусальной Россией.

      В поезде, впервые за долгие годы, Фиса проплакала ночь в подушку. С этого момента холодный брак заледенел вовсе. Демонстративно затыкались уши, едва только Алексей пытался прочитать что-либо из своих черновиков, грубо она выворачивалась из его объятий, передразнивала его сюсюканья, а на званных обедах с престарелыми подругами покойной Алексеевой матери не могла удержаться от саркастического ехидства. Дошло до того, что однажды, то ли в сентябре, то ли в октябре девятьсот одиннадцатого, Фиса попросила у Дарьи лист бумаги и начеркала Алексею расписку, согласно которой спать чете Горецких полагалось теперь в разных комнатах. Перебираясь в гостевую, сентиментальный муженёк почти ревел. Фиса тогда не выдержала, сбежала в расстёгнутом пальто на безумный ночной Невский, а там случилось судьбоносное – лишний билетик в «Собаку» («Гумилёв читать будет, он вас утешит!» – частила тогда Сандра). Так и родилось знакомое трио. Ласковая куколка Эжени, кузина её, милая мужичка. И она. Госпожа Фисс Горецкая.

      Меблирашки на Литейном показались Фисе нелепым муравейником. Коридорчик узковатый с глухими норами. Как только Сандра здесь кукует? Весь этаж пах канифолью, под ногами раздражающе скользило, и поломойке следовало бы оторвать руки. Зато было тихо, как-никак, утро понедельника – у кого учёба, у кого служба. Даже дрянные дети, на которых жаловался давеча её горе-курсистка, присмирели и не орали.

      Мирек предстал перед ней вполне приличным – в зелёной вязаной кофте и подвёрнутых брюках-дудочках. Умытый, причёсанный, только одна прядь лениво спадала на лоб.

      – Какие люди у меня на пороге!