– Как одно, выученное, вымученное, – согласился Шурик.
Василий Иванович привык, что в городе сплетничали, перемывали кости Кериму – известному коммерсанту, изворотливому и практичному – и старик ничего не имел против: заслужил. Но когда все без опаски принялись зло судачить о лице духовном, молча слушать негодные речи он не желал.
– Что ты мелешь? Окстись! – грозно рыкнул на Шурика.
Единодушное осуждение, с которым набросилась на местного священника нетвердо стоящая на ногах компания людей странных, даже внешним видом вызывающих оторопь, не на шутку встревожили старика.
И хотя речь шла о конкретном человеке, к которому Василий Иванович и сам не особенно благоволил, втайне считая его хитроватым, дельцом себе на уме, он интуитивно чувствовал, что подобное дело сродни хуле Господа, и это к добру не приведет.
Замолчи! Хотел он крикнуть Шурику. Молчи, дурная башка! Не неси околесицу!
По одному слабому нельзя судить о других достойных в церквах, о многих праведниках, о тысячелетней истории. Остановись, дурная башка! Не болтай, о чем не ведаешь, мысленно взывал старик к Савелию-умнику.
Не бери грех на душу, дурень, грозил верзиле Василию. Пропадет, канет в вечность тот, кто, растлевая и себя, и других, сии злые слова извергает. Сгинет и всякий, кто молча внемлет поганым речам, бездумно впуская в душу их яд и ржавчину.
С покушением на древний, устоявшийся и никем не отмененный порядок вещей, который являл церковный институт, противостоя хаосу в мире, в головах обозленных людей, старик не мог согласиться, яростно запротестовал:
– Не тебе судить! Господь, Отец наш, вложил свои слова в уста священнику! Потому и вымучены они и выстраданы! – Голосом, не терпящим возражения, громко воскликнул он, призывая работяг утихомириться. – Мученик Господь наш, великий страдалец.
Грозный окрик пенсионера заставил землекопов замолчать на полуслове, перестать ехидничать.
– Священны слова его, а значит, в них Истина, – произнес Василий Иванович громко и грозно, торжественно чеканя слова.
Вера
К монахам, попам и прочим церковным деятелям особенного расположения пенсионер не испытывал. К религии он относился со смешанным чувством страха, недопонимания и тайной надежды на скорое прозрение.
Вера едва теплилась в нем и была по-бытовому простой и необременительной, не затрагивающей духовных глубин, удобной для восприятия.
Мальчишкой он видел, как насупившись, неотрывно смотря в угол комнаты, сосредоточенно молился его отец, немного стесняясь себя в несвойственной ему откровенности.
Томясь, сын терпеливо ждал окончания общения с Богом.
Отдавая поклоны, родитель время от времени обращался суровым взором на скучающего Васька. Лишь на мгновение отрываясь от иконы, чтобы одним лишь взглядом приструнить сына за недостающее в подобном деле усердие, снова погружался в свою молитву. Зорко следя за баловником: участвует ли, не филонит ли, отец просил у Всевышнего для семьи лучшей доли.
Веры в подобных