Однажды вечером я пошел в оперу и снял целую ложу, деньги-то у меня были. Захотелось мне пожить на широкую ногу! В антракте я вышел из зрительного зала и там обратил внимание на одного человека, который вроде бы бесцельно прогуливался в фойе. Рассмотрев его на свету, я узнал того самого речного лоцмана, который поднялся к нам на борт на Темзе. На этот раз он был без бороды, но я узнал его сразу, ведь память на лица у меня дай бог.
Правду скажу, доктор, сначала я пришел в отчаяние. Если бы мы были одни, я там же и порешил бы его, но он, видать, слишком хорошо меня знал, чтобы предоставить мне такую возможность. Больше этого выносить я не мог, поэтому просто-напросто подошел к нему, оттащил за угол, где нас никто не видел, и спросил напрямую:
– Сколько вы еще будете меня преследовать?
Поначалу он, кажется, немного смутился, но потом понял, что отпираться бессмысленно, и юлить не стал.
– Пока ты не вернешься в Австралию, – ответил он.
– Вы что, не знаете, – спросил я, – что своей помощью полиции я заслужил помилование?
На его поганой морде расплылась улыбочка.
– Мы о тебе, Мэлони, все знаем, – сказал он. – Хочешь спокойно жить, возвращайся туда, откуда прибыл. Если останешься здесь, глаз мы с тебя не спустим. Оступишься хоть раз – пожизненная каторга тебе обеспечена, и это как минимум. Свободная торговля – дело, конечно, хорошее, но на нашем рынке своего отребья хватает, так что такой импорт нам ни к чему.
И показалось мне тогда, что в словах его что-то есть, хоть он и высказал все это довольно грубо. За несколько дней до того меня такая тоска по дому взяла! В Париже ведь люди живут совсем не так, как привык я. На улицах прохожие на меня оглядывались; если я заходил в бар, остальные посетители тут же замолкали и отсаживались подальше, будто я дикий зверь. За глоток старого доброго эвкалиптового пива я бы отдал ведро любого их вина, от которого с души воротит. Какой прок от денег, если ты не можешь ни одеться, как хочешь, ни напиться всласть?! Там никто не понимает, что человеку, когда совсем невмоготу, иногда нужно расслабиться немного, отвести душу, так сказать. Из-за какого-нибудь разбитого окна шуму там поднимается больше, чем у нас в Нельсоне из-за убийства. Не по мне все это было. Надоела мне такая жизнь до чертиков.
– Так вы хотите, чтобы я вернулся? – спросил я у него.
– Мне приказано, пока ты здесь, не отходить от тебя ни на шаг, – ответил он.
– Что ж, – сказал я. – Почему бы и нет? Только при одном условии: обо мне никому ничего не рассказывать, чтобы я мог начать новую жизнь, когда вернусь.
Он согласился, и прямо на следующий день мы отправились в Саутгемптон[11], где он посадил меня на пароход. Я решил плыть в Аделаиду, подумав, что там, должно быть, обо мне никто и слыхом не слыхивал. Там я и осел. Снял квартирку прямо у полицейского участка и с тех пор жил там себе тихо-мирно. Все было бы ничего, если бы не последняя встреча с этим дьяволом