Скорее всего «пардуже гнездо» – выводок рыси, животного хорошо известного и крайне свирепого нрава, поддающееся хуже приручению, чем, например, лев или тигр. Сравнить безжалостных половцев с рысями – было удачным сравнением. Один раз упоминается в «Слове» бобр (640). Хотя Югов, ссылаясь на авторитет Даля, считает, что «бебр» («бебрян рукав») – это «бабр», т. е. тигр, – мы категорически отвергаем это и считаем это объяснение натянутым и неверным.
С тиграми Русь никогда не имела ничего общего, и ни для какой одежды шкуры их не употреблялись (и не только на Руси!). Указание, что рукав Ярославны был бобровым, недвусмысленно говорит о том, что речь идет о чем-то, типичном для одежды («лисья шапка», «соболья шуба», «бобровый воротник» и т. д.), о чем-то обычном в быту и, мы добавим, практичном.
Вот этой-то практичности в тигровом мехе и нет, – он не отличается ни крепостью, ни густотой или длиннотой шерсти, и уж, конечно, огромной величины шкуру не станут употреблять на мелкие поделки.
А вот бобровый рукав – дело другое. Шерсть бобра необыкновенно плотна, густа и, главное, водонепроницаема. Человек, прикасающийся во время работы к воде или мокрым предметам, рукава своего бобрового не замочит. Вот в этом-то и заключается смысл бобрового или другого водяного животного рукава, рукав же из шкуры сухопутного животного непрактичен.
О тигре на Руси тогда только слыхали, а область племени «севера» была полна бобрами, он всюду изобиловал. Об этом свидетельствуют и прямые исторические данные, и названия местностей до сих пор: Бобрик, Бобровицы, Бобровое и т. д.
В одежде русских того времени шкуры бобра играли немалую роль: мех его был практичен в носке и доступен для всех.
Наконец, текст «Слова» смыслом своим заставляет нас немедленно отбросить «тигровое» толкование: ведь Ярославна собиралась утереть омоченным в Каяле бобровым рукавам раны Игоря.
Совершенно ясно, что рану нужно вытереть чистым, плотным мехом бобра, который сыграет только роль переносчика воды, а мех тигра, смоченный, в воде, прежде всего отдаст ране всю грязь, набившуюся между волос.
Конечно, в XII веке в медицине особенно не разбирались, но лечить раны умели, ибо раны были обычным явлением.
И здесь упоминание бобра является поразительно точной, исторически верной деталью, ибо только тысячу раз промытый к воде мех бобра, а не иного животного, был пригоден для вытирания раны (о, фальсификатор «Слова», – ты был гениален!).
Этот пример довольно ясно показывает, как глубоко различно понимают «Слово» натуралист и филолог. Для филолога бобровый рукав – это только аксессуар одежды и все, смысл речения для него остается книгой за семью печатями, для натуралиста – это жизненная деталь, сцепленная железной логикой с излагаемым.