Во-вторых, тут сходятся маршруты практически всех городских автобусов. Если куда-то нужно уехать, проще всего это сделать отсюда.
В-третьих, он не слишком известен приезжим, зато его обожают местные жители. Ялтинцы именуют его не иначе, как «Спартак», по находящемуся поблизости кинотеатру. Если вам нужно приобрести свежих помидоров, душистой зелени, медово-сладких абрикосов, починить ботинки или укоротить штанины брюк, ваш путь лежит на «Спартак».
За цветы приходится отвалить целых 10 рублей. Зато за эту сумму я становлюсь обладателем семи прекрасных темно-бордовых роз.
– Нэ один дэвушка не устоит, – комментирует мою покупку горбоносый продавец.
В здании филармонии мой букет срабатывает лучше любого пропуска.
Внутри пахнет пылью, побелкой и старым деревом. Почему-то именно такой запах всегда стоит в театрах, Дворцах культуры и Домах пионеров. В детстве мне казалось, что именно так пахнет искусство.
В коридорах филармонии полно детворы. Очевидно, закончился какой-то утренний спектакль. Хотя нет, не закончился, выходить никто не собирается. Вероятно, антракт.
Без всякого почтения открываю дверь с табличкой «Не входить! Для персонала!» и шагаю за кулисы.
Пришел я, откровенно говоря, наудачу. Считаю, что отрицательный результат – это тоже результат. Меня с букетом увидят, к расспросам прислушаются, а после пойдут гулять слухи, которые мне только на руку.
Но мне везет. Между сценой и гримерками как оголтелые носятся барышни в желтых трико и такого же цвета жестких юбках, похожих на балетные пачки, с кокетливыми красными косынками на голове.
Проявив немного фантазии, я признаю в них цыплят.
Мужчина с тонкими усиками, в тирольской шляпе и костюме с преобладанием рыжих тонов курит возле закрытого занавеса, украдкой выдувая дым за кулису.
– Не подскажете, Бельскую как найти? – подхожу я к нему.
Он с любопытством поглядывает в мой букет и молча тычет в сторону гримерки.
Захожу туда.
Аллочка сидит в одном из кресел, на которых цыплятам, словно на конвейере, поправляют кучерявые белые парички.
– Евстигнеев, – удивляется Аллочка, – ты что, обалдел? Мне через две минуты на сцену!
– Алла, – говорю я, становясь на одно колено.
Шум в гримерке волшебным образом затихает. Абсолютно все взгляды устремляются на нас. Пухлая женщина, вероятно костюмерша, то ли с испугу, то ли от нетерпения щелкает ножницами. На нее сердито шикают.
– Алла, – говорю я в наступившей тишине. – Я прошу твоей руки и сердца, будь моей женой.
– Евстигнеев, ты что, пьян? – обалдевает она.
Я склоняюсь к девушке, целую ее в щеку и, наклоняясь к уху, шепчу:
– Радуйся, дура. Это все по плану.
Глава