– Что ты не хочешь есть?
– Суп с тушенкой.
– Почему?
– Он невкусный.
– Не ешь, раз невкусный.
– Галя меня отругала. Сказала: ешь или из дома не выйдешь.
– А почему ты вышла?
– Я тебе хотела сказать. Это же нечестно заставлять меня, если суп невкусный. Она меня в кладовку посадила.
– А ты убежала?
– Убежала.
– Галю надо слушать. Я ее оставил за старшую, а не тебя.
Вздыхаю, опускаю голову и тихонько бреду рядом с ним.
– Идти в кладовку?
– Иди.
Я возвращаюсь в свой изолятор. Захожу, закрываюсь изнутри. Через несколько минут слышу его шаги в сенях и стучу. Он открывает кладовку и выпускает меня по-честному.
– Ленчик, иди есть.
– Я не буду.
– Ну тогда иди посуду мой.
– Хорошо.
Мне 14. Летом после деревенской бани или купания особенно хорошо отдыхается. За день наработаешься под солнцем на сенокосе или на огороде. А вода всю усталость с тебя смывает. И чай после бани особенно вкусный, крепкий, терпкий, сладковатый.
– Ленчик, что делаешь?
– Чай пью.
– Правильно. Чай не пьешь – какая сила? Выпил чай – совсем ослаб. Налей-ка крестному.
Я наливаю чай из заварочного чайника, не разбавляя кипятком. Великан всегда при мне пьет только так. Мы болтаем о чем-то неважном, о сегодняшней работе, о завтрашней работе, о жаре, о бане. А потом молчим. Потому что молчать тоже надо уметь, а с кем попало не получается.
– Спасибо за чай.
Он встает и уходит на двор ладить корову. Сейчас он уже не кажется мне великаном, но все равно я смотрю на него снизу вверх. Он, выходя за дверь, сильно наклоняется. Дверной проем все-таки низковат для него, но дом уже старый, перестраивать сложно, да и не нужно ему, он привык.
Мне 17. Сенокос. У нас перекур. Крестный курит. И рассматривает облака. «Не сеном единым жива корова,» – философски изрекает он и тушит сигарету. И мы снова принимаемся за дело.
Я стою на стогу, а он вилами поднимает мне сено. Я ловлю граблями и притаптываю. В нашем стоге примерно тонна сухой травы. Работаем вдвоем второй день. Работаем молча. Отмахиваемся от оводов и слепней. А потом он кричит: «Держи веревку, слезай!» И я перекидываю веревку вокруг стожара и спускаюсь, как скалолаз. «Молодец, Ленчик! – улыбаясь, говорит он. – Осталось два стога».
Мне 18, и это первое студенческое лето. Я много читаю и вяжу.
– Что ты опять тут путаешь? Что-то все путаешь и путаешь.
– Это я тебе носки вяжу.
– Ты хоть к сентябрю-то закончишь?
Мои носки он берег. Они сгорели неношенными.
Мне 22. Я стою на старой мостине в резиновых сапогах. Дождик накрапывает, а в моем