«Нет, ну они там серьезно?!» Вот что за засада! Если б надо было вскакивать на работу в шесть утра, то даже если бы вокруг койки кто плясал, стуча в кастрюлю да в кованых сапогах, – не проснулся бы, разве прикрыл бы голову подушкой. А теперь, когда законный больничный и можно дрыхнуть хоть до вечера, – соседка такую свинью подложила! Спугнула сладкий дневной сон.
– Зараза криворукая, – бурчал Пожарский, тыча кулачищем ни в чем не повинную подушку. Была еще надежда снова задать храповицкого, только ж лег!
Но тут в голову забрела бодрая, бдительная мысль: тетя Таня же в больнице!
«Может, вернулась раньше? Да нет, быть не может, меня столько не выпускали, а ее с давлением тем более. Кому бы там быть в… а между прочим, сколько натикало? Мать честная, уж три часа».
Колька потащился смотреть, что там на этот раз. Теперь дверь в комнату Брусникиной была полуоткрыта, но он все равно стукнул пару раз. Появилась из комнаты неведомая девчонка лет двенадцати. Вышла в коридор, дверь за собой закрыла и смотрит. Смешная! Тощая, как курья нога, вся затянутая в черное, – это по такому-то паруну да жарыни.
Смотрит исподлобья, мордашка белая, точно солнца вообще не видела, брови темные, вздернутые, ресницы длинные, пушистые, глаза серые. На стриженой голове платок. Больно мелкая, ростом чуть больше собаки, и смотрит снизу вверх, точь-в-точь как осторожная дворняжка на улице. И так же ногами перебирает, переступая крошечными ножками.
Колька, разумеется, не разоржался, что было бы некрасиво, только спросил:
– Ты еще кто?
– Кто. Зоя. Желаю здравствовать.
– И тебе не болеть. Ты кто такая, откуда тут взялась?
– Взялась? Зоя я.
– Понял, что Зоя. Что делаешь в чужой комнате?
– Комнате… не чужая ничего. Зоя я. Брусникина.
– А, так это ты там вещи роняешь?
– Роняю. Я полы мою, убираюсь… – она вдруг как будто что-то сообразила, – а тут пришли дымоход проверять.
«Что ж она, как эхо, и точно по голове стукнутая?» – подумал Колька и вдруг до него дошло:
– Погоди, как это – Зоя?! С чего вдруг Брусникина? Серьезно ты, что ли?
Та надулась, начиная сердиться на тугодумие Кольки, но, не забыв поддакнуть, подтвердила, что да, она Зоя и Брусникина.
– Быть не может. Вот это кино. А ну покажись, покажись, – Колька, ухватив за плечи, повертел соседку туда-сюда, разглядывая, – стало быть, ты не того…
И, конечно, прикусил язык.
– Зойка, значит. Жива. Это хорошо! Меня-то помнишь?
– Помнишь? Нет.
Вновь осекся: чего лезешь к девчонке? Кто ее знает? Может, и в самом деле контуженная или иным образом пострадавшая. Вон какая странненькая. Представившись, Колька спросил:
– Мама где?
– Где, в больнице. Я приехала, мама обрадовалась и плакала так, что у