– Тебе это должно придавать чувство безопасности.
А вот мне почему-то хочется положить трубку, а не продолжать этот разговор. Грёбаное ощущение предательства. И самому себе молча приказать запихнуть все эти ощущения глубоко в задницу, потому что нельзя изменять тому, кто тебе никогда и не принадлежал. Как потерять случайно найденный чужой кошелёк с деньгами.
– И оно есть. Только благодаря тебе. Саш, – перешла на шёпот, и я понимаю, что кто-то из детей подошёл к ней, – я соскучилась по тебе. И дети. Особенно Марик.
– И я соскучился, – не лгу, представил искрящиеся карие глаза пацана, и внутри волна тепла прокатилась, – ты так и не сказала про больницу.
Она тяжело вздохнула.
– Никаких шансов у меня, да?
– Никаких. Говори.
– Марика на обследование отвозила, – и я сквозь зубы чертыхнулся. Как забыть мог? Ведь выбивали его долго. Сам лично или же через Стаса договаривался с лучшими профессорами страны, чтобы консилиум собрать для мальчика. И забыл. Потому что на неё переключился. Потому что всё как десять лет назад – стоит ей появиться, и исчезает весь остальной мир. Чёрт бы её побрал за это моё бессилие перед ней.
Ведь не Марине слово давал. Марку. В глаза его серьёзные, так похожие на отцовские, смотрел и обещал.
– Я прилечу завтра.
– Не надо, дела свои закончишь, тогда приезжай, – и, наверное, я мог бы полюбить эту женщину именно за это. За готовность понять что угодно и в каких угодно условиях. Если бы умел любить. А я не умел. Неа. Ни хрена не умел. Только подыхать живьём по одной-единственной твари, которую ни простить не могу, ни понимать не собирался.
– А ты приедешь ко мне?
Спросил и замер сам. Потому что в этот же самый момент понял, что это идиотская идея. И нет в ней смысла. Марина с детьми тут, на острове. И она. Но тут же разозлился сам на себя. Какого чёрта меня вообще это волнует?
– Скажи Марику, что я его здесь буду ждать по окончании обследования. Компенсация моего отсутствия.
Чтобы не было дороги назад. Потому что слишком много чести для одной конченой шлюхи, если я откажусь от своей семьи ради неё. Какими бы гвоздями она ни была ко мне прибита…какой бы болью эта связь не отдавалась во мне каждым напоминанием, каждой треклятой мыслью о ней.
– Хорошо.
Марина старается, но не может скрыть ноток радости, а во мне то самое чувство вины раздулось настолько, что кажется, ещё немного – и взорвётся, заляпав весь кабинет липкой противной смесью из отвращения к самому себе и тихой злости на неё. Злости за то, что я бы отдал не половину своей жизни, а все девяносто процентов, чтобы те же самые слова, ту же радость услышать от другой. От той, что плюётся ядом, который источает сам звук её голоса. От той, что жалит взглядом, беспощадно прожигает даже плоть своим презрением. До самой кости. пока не начинаешь задыхаться не только от боли, но и от вони собственного палёного мяса.
На том конце провода какое-то шуршание, звуки тихой