Сейчас лишь хочу, чтобы он отошел от меня. Как можно дальше. Но Андрей замирает и не двигается. А я словно приговора жду.
– Ты будешь делать то, что я тебе скажу.
– Конечно, – с облегчением распахиваю глаза. – Конечно! Обещаю!
– И первым делом, завтра поедешь в клинику, – в знак протеста у меня вырывается какой-то крякающий звук. – А сейчас… – он отодвигается. Отходит немного в сторону. Я же из-за растущей паники все равно продолжаю дрожать. – Переоденься и спускайся ужинать.
– Зачем тебе это? – чувствую, что еще немного – упаду на колени и в рев пущусь. – Я тебе не понравлюсь.
– Ты мне уже нравишься, Барби. Не стоит попусту сырость разводить. Я хочу тебя. И я тебя попробую.
– Я ничего не умею…
Рейнер напрягается. Кажется, именно сейчас, не совершая никаких определенных действий, он таит реальную угрозу.
– Мне не нужно, чтобы ты умела, – припечатывает каким-то невообразимо тягучим тоном. Дух захватывает только от его воздействия. А он, черт возьми, еще и взгляд не отводит. Терзает. – Чтобы ты понимала, как сюда попала… Купчиха по району ходила и приценивалась, кому тебя подороже продать, – при упоминании мачехи у меня внутри все холодеет и льдинками осыпается.
Тетю Люду за спиной Купчихой называют, потому что она продает все, что можно продать. Дед делает поделки из спичек, она умудряется толкать даже их. Иногда без спроса. Он потом орет на всю квартиру, а ей хоть бы хны… В позапрошлом году мачеха продала импортное пальто, которое мне чудом перепало при разделе гуманитарной помощи малообеспеченным семьям. И подобных ситуаций не перечесть… Но такое… Неужели Рейнер правду говорит? Тяжело принять, и все же вынуждена признать, тетя Люда не самая высокоморальная личность. Недавно во дворе услышала едкий шепоток: «Степану грыжу вырежут, она и ее продаст». Стыдно так стало! И до слез обидно… Потому что все эти шуточки имеют веские основания.
– Откуда ты знаешь? Я не верю…
Слишком сложно принять озвученные факты перед Рейнером. Одно дело для себя, а перед ним… Я со стыда сгорю!
– Твое право.
– Откуда знаешь? – упорно ставлю под сомнения его слова.
Хочу, чтобы взял их обратно. Пусть это будет совсем необоснованно.
– Я наблюдал за тобой.
У меня на глазах слезы выступают. Из груди вырывается задушенный полустон. Чтобы возобновить дыхание, приходится приложить немало усилия.
– Зачем? Зачем ты наблюдал за мной? Зачем?
– Потому что ты принадлежишь мне, Барби. Всегда принадлежала мне.
– Это неправда. Неправда… Я же… Я тебя не знаю. Никто тебе меня не обещал. Я не обещала… – на этих словах я, вероятно, краснее свеклы становлюсь.
А ему будто это нравится. Не знаю, как объяснить… Но чувствую это по его, как будто жадному,