Слишком много преград отделяют его сострадание от людей – это неприступный бункер. Не стоит разыгрывать эту карту. Ничего не выйдет, он никогда не увидит во мне женщину, живое существо, для этого нужно гораздо больше времени, такой вариант точно не годится!
Оставался единственный способ: стать зеркалом. Понять его так хорошо, чтобы он остановил занесенную над ней руку, чтобы услышал ее. Ее слова должны быть точными и сразу попасть в цель. Она должна рассказать ему о нем самом. Ничто не сделает ее женщиной, достойной его уважения, но она может стать его отражением, фрагментом его сознания, погребенного глубоко под толщей страданий, равнодушия, эгоизма. Такой извращенец не станет слушать никого, кроме себя.
Да, именно так. Для этого мне нужно найти ошибку в его рассуждениях, разбить броню насильника и убийцы, проникнуть в него.
От последних слов ее бросило в дрожь.
Она отказывалась верить, что все закончится вот так – после всего, что она пережила, с чем столкнулась, когда начала вновь чувствовать себя женщиной, а не закрытой раковиной. Нет, этого не может быть.
Но Людивина знала, что ей не хватает деталей. Она отлично все помнила, но так и не видела ни единой лазейки, через которую можно пробраться.
Еще немного времени – вот и все, о чем я прошу.
Начать расследование сначала. Наверняка там было больше, чем ей запомнилось. Что она упускает?
Ее охватило отчаяние. Людивина привыкла к срочным расследованиям, к этому ужасному ощущению, что каждый проходящий день – это день, дарованный преступнику для того, чтобы он продолжал свои дела, что каждая новая неделя расследования – возможно, последняя неделя жизни мужчины или женщины, которых преступник выберет в качестве жертвы. Но на сей раз жертвой была она сама. Она одновременно играла на всех досках, и от этой мысли опускались руки. Сколько у нее времени? Несколько часов? Пара минут?
Она медленно выдохнула, прикрыв глаза. Тьма во тьме. Все тело ныло, ягодицы болели оттого, что она уже давно не двигалась, запястья горели, горло пересыхало.
Едва она решила вновь сосредоточиться на расследовании, как раздался звук, от которого все внутри замерло. Где-то наверху, за перегородкой, кто-то скребся.
Может, она здесь не одна? Может, есть и другая жертва?
Надежда тут же угасла, когда вдалеке раздался голос, приглушенный толстой стеной:
– Я… тебя… чую…
Это точно мужчина. Казалось, что он далеко, но Людивина не обольщалась: она понимала, кто это, знала, что он обращается к ней, а точнее, говорит с ней, чтобы показать свое возбуждение.
Он снова поскребся и добавил, на этот раз громче:
– Ты больше никогда