Чужеземная душа. Ги де Мопассан

ты, выросший на коленях у папаши Мариоля, хитрейшего из людей.

      Мариоль слегка пожал плечами, как человек, полный презрения к себе, а может быть, и к другим.

      – В делах с женщинами самые проницательные люди оказываются дураками, – сказал он как бы про себя.

      – Милый мой, когда их любят, они обычно становятся дрянями.

      – Это, пожалуй, слишком сильно сказано.

      – Нет. Но зато когда они сами любят, это ангелы, правда, ангелы, у которых наготове когти, серная кислота и анонимные письма, порой неотвязно прицепившиеся ангелы, но все-таки ангелы – в смысле верности, самоотверженности, преданности… Во всяком случае, вся эта история порядком помучила тебя, хотя твоя Анриетта оказалась, кажется, непостоянной.

      – Да. Но именно ее измены и подготовили мое выздоровление. Теперь я исцелился от нее.

      – По-настоящему?

      – По-настоящему. Три раза – это уж слишком.

      – Так, значит, ты и третий раз изобличаешь ее в неверности?

      – Да.

      – Когда ты написал мне третьего дня, прося занять для тебя номер в гостинице, ты только что накрыл ее?

      – Да.

      – Значит, ты совсем недавно узнал о ее неверности?

      – Ну да. Четыре дня тому назад.

      – Черт возьми! Смотри, как бы болезнь не вернулась снова.

      – О нет. Я ручаюсь за себя.

      И Мариоль, чтобы отвести душу, рассказал Люсетту всю историю своей связи, как будто он хотел отогнать, выбросить из памяти и сердца мучившие его воспоминания, события, подробности.

      Его отец, бывший сначала депутатом, затем министром, наконец, директором большого политико-финансового банка Объединение промышленных городов и наживший на этой последней должности крупное состояние, оставил Мариолю, своему единственному сыну, более пятисот тысяч франков ренты и дал ему перед смертью совет: жить, ничего не делая, и презирать всех других. Это был старый ловкий финансист, прожженный делец, убежденный скептик; он рано открыл своему наследнику глаза на все людские проделки.