Русь святая, пресвятая,
посконная,
моя жёнка пропитая,
законная,
прими пьяного меня
в объятия,
ах, смеясь, бия, браня,
что без платия.
Некорыстного труда
страда,
ненавистная трезва
язва́,
как ни бьюсь, ни бьюсь, ни бьюсь,
а толку чуть,
а боюсь, боюсь, боюсь
я власть ругнуть.
Горем пьяны,
бедой сыты,
жизнью рваны,
ветром шиты
по России по стране,
туз козырный на спине,
мы идём прямо
в чёрный ад самый.
Я работаю свой век,
я спину гну,
у станка я, человек,
сдо́хну!
Не один-один такой,
а улица вся,
покачнётся, мать, гульбой,
добавить прося.
Раскорячу с… Русь,
снасильничаю,
в тёплое ей заберусь,
снасмешничаю,
понесёт Русь от меня —
грех —
детушек,
а пощады от меня —
смех —
нетушки.
А послушать нашего попа —
так ничего святее разбоя нет.
А послушать доброго попа —
убивать тоже не запрет.
А послушать умного попа —
так надо браться за ремесло.
А послушать русского попа —
так и время наше пришло.
И вышли на площадь молитвы петь.
И хор наш велик и строг.
И как-то теперь из-под пуль успеть.
А если успеть – в острог.
Ни время назад, ни шагу назад,
чтоб верить, что Бог и царь
простят нам грехи. Не допустят ад!
Какую запалят гарь!
Три солнца смотрели на нашу беду,
три солнца – на нашу смерть.
Как светами льют, как скользят по льду
лучи. Не смогли согреть.
Три солнца: Бог, царь и их народ —
сходились на небесах,
на людных стогнах, в пустых дворцах.
И начинался год.
Год новой эры и новой страны —
безбожной – и нет царя,
и что народу? Бледна заря
после трёх солнц зимы.
А кого распяли они,
а меня повесили,
чёрные наступили дни,
мне невоскресные.
Русской, значит, не бывать
революции, чужой
выпал жребий – занимать
то, что вот всё под рукой.
А была судьба, была хороша,
да скоро кончилась —
из богатств былых ни гроша,
из них вервь свилась.
Предала меня Россия,
уступила чёрту мать;
бела сокола сгубила,
стала воронов сзывать.
Буду проклят, буду сыт
русскою землёю, в ней
её мёртвой водой мыт,
оттого ещё черней.