Это был карандашный рисунок. На нем, словно живой, был изображен мальчуган в ночной рубашке и со свечой в руке. Волосы его торчали в разные стороны, и он широко улыбался, лукаво высунув кончик языка.
– Это же наш Айдан! – ахнул Финн.
– Я никогда не видела Айдана, но почему-то так и подумала, – заметила Мэгги, строго поджав губы. – А теперь переверни рисунок.
Финн повиновался. «Анна в полной безопасности. Она находится под надежным присмотром. Вам не о чем беспокоиться», – прочел он. Буквы были выведены каллиграфическим почерком.
– Он называет ее Анной.
– Почему ты решил, что это он? – сразу же вцепилась в него Мэгги. – Это могла написать и женщина.
– Так мог написать только стряпчий или клерк из конторы, а там вряд ли работают женщины. Таким почерком заполнено наше брачное свидетельство. Господи! – Финн хлопнул себя по лбу, когда до него наконец начал доходить смысл послания. – Но что это значит, Мэгги? Почему он называет ее Анной? И откуда он узнал, что рисунок надо доставить сюда?
– Понятия не имею. Разве что Аннемари сама назвала ему адрес, или же он видел одну из наших карточек. Быть может, он известен кому-либо еще – как насчет той женщины, что, как ты говорил, плыла на пароходе в одной каюте с девочками, Гертруды Штраус? – нахмурилась Мэгги. – Или этой Оливии Рэйнес, укравшей паспорт Молли и чемодан, в котором лежали деньги? Ох, Финн! У меня голова идет кругом. Я просто не представляю, что теперь делать.
– Аннемари счастлива, – задумчиво проговорил Финн. – Иначе она бы нарисовала нашего Айдана плачущим. Она любила рисовать; картинки у нее получались веселыми и грустными в зависимости от настроения.
Мэгги повалилась в кресло, словно ноги перестали держать ее.
– Это уже кое-что.
– Она любила петь и рисовать. Она очень любила жизнь, наша Аннемари, но любая мелочь – резкое слово, больное животное – запросто могли заставить ее погрузиться в депрессию. Мама называла это состояние «пучиной отчаяния». Правда, Аннемари быстро выходила из него. Как ни странно, но, когда умерла мама, моя младшая сестра расстроилась меньше всех. Она твердила, будто видит ее в раю, на небесах.
– Твоя мать все время беспокоилась о ней. Она говорила, что девочка слишком чувствительна для этого мира. – Лицо Мэгги потемнело. – Боюсь даже представить себе, что она чувствовала в ту ночь, когда твой отец изнасиловал ее! – гневно вскричала она. – Должно быть, бедняжка едва не лишилась рассудка.
– Хейзел говорит то же самое. В ту ночь, когда они уехали из Дунеатли, Аннемари находилась в каком-то трансе. Тем не менее Молли продержалась целых два года и никому ни слова не сказала. – Голос у Финна дрогнул и сорвался. – А я еще отчитал ее, когда мы встретились с ней в Ливерпуле, как будто она в чем-то виновата.
– Молли ягненок, а Фрэнк Кенни – ублюдок. От всей души надеюсь и молюсь, что больше никогда не увижу его, иначе я убью его собственными руками. – Мэгги поднялась и направилась