Кибитц. Андре Каминский

не было ничего святого. Он квартировал в том же доме, что и я, выкуривал по восемьдесят сигарет в день и практиковал как зубной врач, отчего я старался десятой улицей обходить этого господина. Теперь-то мне понятно, что он был значительно опытнее меня и хорошо знал, о чем говорит.

      Но речь сейчас не о нем, а о Янеке Духе, у которого налицо были все признаки мученика. Ему, этому страдальцу, принадлежало мое сердце, ибо я вообще имею слабость к людям, приносящим себя в жертву другим. При этом к добровольным страдальцам этим сам я отнюдь не принадлежу. Я ведь Кибитц, который всегда остается в тени, где царит уютная прохлада при полном отсутствии опасности. Всегда и везде нахожу я укромное местечко, из которого можно без малейшего риска наблюдать за происходящим вокруг. Может быть, отсюда происходит моя вечно ноющая совесть…

      Впрочем, оставим это, господин доктор. Опять растекаюсь я мыслью по древу, разглагольствуя о вещах, абсолютно второстепенных.

      Итак, Янек Дух был похож на заправского флагелланта – религиозного фанатика, бичующего себя во время публичных процессий, и еще – на пресловутого звонаря из Notre Dame de Paris. Впервые я увидел его седьмого марта 1953 года. Все движущееся в этот день замерло в общем параличе, предприятия и конторы были закрыты. Вся Польша скорбела, а кто не скорбел, мог запросто оказаться за решеткой. Вождь мирового пролетариата покинул нас. Все люди, вся планета осиротели в один миг. В одночасье потеряли мы отца, учителя и опору в жизни. Все сущее, включая и прогонку моего спектакля, в этот день было отменено.

      Бесцельно брел я по безжизненным улицам и вдруг, оказавшись на Дворцовой Площади, увидел нечто невообразимое: на высоком постаменте был установлен громадный белый гроб. Вокруг него скорбным шагом выхаживали оркестранты Варшавской Филармонии, непрерывно, выдувая и вытягивая из заледенелых инструментов Траурную Мелодию Шопена. Их пепельно-серые лица были совершенно обморожены.

      Гроб был покрыт громадных размеров полотном из кроваво-красного шелка. Рядом был установлен столь же гигантских размеров портрет усопшего вождя.