Я заколебался. С детства, с тех пор, как я узнал, что есть в городе такой квартал, я не только от самого этого квартала, я даже от окрестных улиц шарахался. И хотя после революции ликвидировали и большие стальные ворота, и весь этот закрытый район, а женщин увезли, – всё равно ни разу я сюда не зашел.
А Парвиз въехал прямо в этот квартал. Здесь рядами выстроились маленькие старые домики, не имеющие никакой особенной формы. Казалось, и строились-то эти домики, как и весь район, лишь для мгновений нездорового наслаждения. Никакие стандарты не соблюдались, разве что все дома имели четыре стены и большие окна. И мужчины, входившие в этот район, недолго продолжали в нем свой путь: несколько шагов в одном из тупичков, выбрать, в какой дом свернуть, а потом…
Я закрыл глаза и непроизвольно притронулся к своей правой ноге. Почему, хотя столько лет прошло, я всё помню то место на ноге, по которому пришелся удар дубинки сторожа? Я всё еще переживал те неприятные чувства, тот летний полдень, когда это случилось…
Дело было в парке, я шел, погрузившись в чтение книги, а несколько ребят моего возраста рвали цветы и сетью ловили красных рыбок в бассейне. И вот вопль, крик, топот ног удирающих мальчишек. Я поднял голову. Приближался сторож парка. Его свирепые глаза так напугали меня, что я, не рассуждая, тоже бросился бежать. Мальчишки впереди, я за ними. Они бежали быстро и легко, а я, с книгами под мышкой, еле-еле. Они ловко перемахнули через ограду парка, а когда я полез следом, книги упали на землю. Я не то что услышал, а всем существом своим почувствовал глухой стук книг о дорожку парка. Остановился, обернулся. Эти книги я нес в школу. Сторож уже был в нескольких метрах от меня, книги между ним и мною. Я бросился всем телом, словно нырнул, на книги, но нога сторожа уже топтала их…
– Эй! Социальный работник!
Деревянная дверь одного из домов приоткрылась, и оттуда кто-то отдает Парвизу две пустые миски. Затем из той же двери показалась непокрытая женская голова. Я открыл рот от изумления. Впрочем, женская голова быстро исчезла. Судя по волосам с проседью, женщине было лет сорок пять – пятьдесят. А может быть, я ошибся, и это был длинноволосый мужчина? Я вышел из фургона. Парвиз там, в кузове, накладывал еду в две миски. Я спросил его:
– Это была женщина?
Он не ответил. Закончив с мисками, он развернул красную пластиковую пленку, в которой лежал хлеб, и достал три лепешки. Положил их сверху на миски – от отсутствия воздуха внутри пленки этот хлеб почти превратился снова в тесто.
– Я спрашиваю, женщина это?
Он посмотрел на меня искоса, всё еще медля с ответом. Так никогда я и не мог запомнить и различить, который глаз у него искусственный, а который настоящий.
– Нет, лягушка! Естественно, женщина.
Значит, я не ошибся. Но что делает женщина в этом квартале? В осажденном городе? Мои мозговые клетки начали напряженно работать.
«Наверное, вне этого города у нее нет родных и близких. Но почему при таком количестве пустых домов в городе