Нахлынувшие воспоминания совсем избавляли Эдвина от всякого желания идти к другу в гости: очень не хотелось смотреть на этот храм тирании и насилия снова. На душе стало мерзко и тошно, и чувство это преследовало его целый день, вплоть до того момента, как он уже стоял перед дверью квартиры номер двенадцать. Нажать на звонок парень не решался долго: колебался насчёт того, стоит ли заходить. Долоре всё же себя пересилил: не к Уотану же идёт, а к другу детства. Позвонил. За стеной раздался грубый скрипучий голос, кричавший какое-то неразборчивое ругательство на Эдвина, посмевшего потревожить хозяина квартиры, а после послышался топот. Завидев на пороге Долоре, Анхель оживился, а во взгляде его отчётливо читалась искренняя радость. Пригласив гостя на кухню, Хант аккуратно закрыл обшарпанную белую дверь, на ручке которой раньше висел ремень, и прошёл следом за другом. В помещении повисло напряжённое молчание, и угнетающую тишину нарушал только надрывный свист чайника на плите да очередной грубый крик из-за стены.
Анхель устало вздохнул, мельком грустно глянул на дверь и сел рядом.
– Рассказывай, как у тебя дела? Как тебе Арденн? – натужно улыбается Хант и пристально смотрит на друга, – Там, наверное, намного лучше, чем здесь, да?
– Да, – выдыхает Эдвин, – но Тихе всё же роднее. Хороший город: есть на что посмотреть, развлечения на любой вкус, кафе и ресторанчики – всё, чего душа пожелает. Парк рядом с домом – сидишь с утра, пьёшь на кухне кофе, и даже настроение меняется, когда в окно смотришь. Поезжай как-нибудь со мной, и я тебе покажу. Я уверен, что тебе там понравится, – кивок в ответ, – Ты сам-то как живёшь? Что планируешь дальше делать, как школу закончишь?
– Живу я, как и прежде, если не говорить о папиной болезни, – слово «папа» из уст Анхеля всегда почему-то резало слух, – Ему больно очень и плохо, а я, сам понимаешь, ничем помочь не могу. Но и смотреть, как он страдает, я тоже не могу: папа всё-таки, единственный родной и близкий мне человек. Я безумно боюсь потерять его, Эдвин, однако из раза в раз я слышу неутешительные прогнозы врачей, – глаза его влажно заблестели: Анхель был готов вот-вот расплакаться.
– Я не могу ему сочувствовать, прости уж. Сказать честно – я вообще не понимаю, как после всего, что он тебе сделал, ты можешь жить с ним в одной квартире, да ещё и папой называть, – Долоре взял его за руку, едва ощутимо поглаживая холодные ладони подушечками пальцев. Он видел перед собой всё того же ребёнка, что и тогда, шесть лет назад. Ребёнка, который часто плачет, когда думает о родных, всегда отводит взгляд, говорит очень тихо и робко, – Бросай ты это всё: нечего тебе с ним делать.
– Я – всхлип; парнишка тихонько постукивает бледными пальцами по столу, – Хотел, очень. Два года назад, – устало вздыхает Анхель и кладёт ладонь на потрёпанное писание, – Я собрался с мыслью, решил: всё, надо уходить. И ведь ничего не держало меня здесь – наоборот, мне было до ужаса страшно находиться с ним, потому