В эту дверь и шмыгнули осторожно друзья, собрав в узелки, получившиеся из разрезанной скатерти остатки еды и питья. Куда они спешили? Не лучше ли было остаться в комнате, в безопасном месте? Безопасном? – обе туши поверженных гигантов вдруг затряслись и поползли назад, открывая взглядам сразу несколько живых птиц, явно не гнушающихся мясом сородичей. Но и людей они тоже вряд ли оставили бы в покое. Сразиться же с ними в открытой схватке – дураков не было. Во всяком случае Акимбетов себя таковым не считал.
А вот то узкое окошко в кирпичной кладке, куда нырнули парень с девушкой и ребенком, счастливо отделавшиеся от неминуемой, казалось, гибели, почему-то манило. Что за чувство заставило красться туда друзей, Ринат и сам бы не мог сказать; больше того – никогда раньше он не поддавался таким вот позывам; всю жизнь был рационалистом.
Пернатые устроили шумную свалку; не воспользоваться этим было бы непростительной ошибкой – и вот уже вперед, подтянувшись крепкими руками, нырнул в окошко, отстоящее от земли больше, чем на полтора метра, Амир. Следом, ухватившись за протянутую ладонь мужа, исчезла внутри каменного здания Мунаввар. А здание, кстати, уже не было неизвестным – со стороны, окинув весь этот наклонившийся, подобно знаменитой Пизанской башне, комплекс, тянувшийся вверх полумесяцем на золотом шаре – Ринат конечно же узнал один из символов древней Казани – башню Сююмбике. Сотни раз он видел ее, гуляя по столице Татарстана; не раз бывал и внутри – тогда, когда высота ее была вдвое большей, чем сейчас. Мощных нижних уровней квадратного сечения не было; от средних ярусов – восьмериков – осталось полтора. Нижний, срезанный наполовину каким-то огромным лезвием, и позволил сейчас людям относительно легко забраться внутрь.
Орлы – по крайней мере один из них – заметили наконец бегство победителей двух их сородичей. С громким возмущенным клекотом хищник одним прыжком преодолел практически все пространство, отделявшее башню от бывшего дома Амира; ладонь Акимбетова, оставшегося последним снаружи спасительных стен, тем временем почти заполнилась красноватым порошком, который парень неосознанно скоблил с древних стен лезвием ножа. Несколько мгновений длилась эта операция; еще меньше заняло времени швырнуть пыль прямо в глаза обезумевшей от запаха крови птице. Нет – обезумела она после того, как ее крупные глаза заполнила эта пыль, а окрестности – неистовый вопль, в котором трудно было распознать что-то птичье. Если бы орлы могли говорить, этот крик сейчас бы означал: «Бежим! Опасность!». Во всяком