Памятная фантазия. Сборник рассказов. Ибратжон Хатамович Алиев

им любим и дорожим. При одной этой мысли на лице слегка показалась тень грустной улыбки, но поспешила спасть, хоть так и не хотела. Там, откуда он родом это было обыденностью, однако, здесь, в этом месте, где он столько времени провёл по собственному желанию, став невольником самого же себя, это возводиться гораздо выше и если они так возвеличивают королей, то обращаются к ним в множественном числе, но если ещё выше, то в единственном, поэтому он решил обратиться к тому, кто наверняка его сейчас слышит и смотрит оттуда, куда он глядит, объединяя эти понятия и всё ещё глубоко почитая того, кому он говорил.

      В полнолунье едет бронированный поезд

      Но не успел он открыть рот, как увидел странный блеск, двинув головой. В этот же момент обернувшись в сторону источника этого блика он увидел старую гитару, к коей подошёл и пододвинув к себе, встав вновь под лучом, начал трогать по струнам своими лапками, опустив голову, закрыв глаза, отчасти думая, отчасти грустя, отчасти стыдясь, но так желая вновь поднять голову:

      – Боги мои, Боги прави, черные да белые подскажите сваму сыну, чаду не умелому…

      Пусть здесь думают иначе, пусть здесь делят, пусть даже он так называет это, но глубины слов всё равно адресат поймёт.

      – Как пройти по лезвию мне тонкому да вострому, через топи да болота, к оберегу острову, – так он вспоминал этот дивный мир, эти прекрасные места и края, которые так и остались в его воспоминания. – Три души во мне, три зверя – рысь, медведь, да серый волк. Разбрелись по тёмным дебрям, отыскать во мраке толк, – вспоминая тех существ, что населяли эти места произносил говорящий. – Только толку, что-то мало, вот и мечутся они, вечно попадая в западни.

      Он погрузился в эти слова, в эти размышления, не замечая, как его шерсть буквально магически переливалась в этом лунном свету и даже не успев обратить внимание на образовавшийся высокий силуэт, опирающийся на трость, который смотрел поначалу с грозным, но после с таким тёплым и добрым взглядом, пренебрегая законами этих земель, этого небольшого мирка.

      – Боги мои, Боги яви, славные да правые исцелите мои раны, луговыми травами. Стосковался я по жизни, не мудрящей, праведной, где на каждого по Солнцу, да по миру дадено…

      Как же точно описывало это дивное прекрасное существо тот дивный мир, тот дивный, потрясающий Рай, где он был рождён, что так сильно любил, вызывая такую боль в душе силуэта, который не мог оторвать взгляд, лишь больно и еле заметно помахивая головой с седой бородой.

      – Три души, во мне, три птицы – кречет, ворон, да сапсан потянулись вереницей, к бирюзовым небесам. Только птичьему полёту, долгим быть не суждено и опять я падаю на дно, – словно объясняя причину невозможности его полёта, учитывая те масштабные действия, ту тёмную войну, в которую он ввязался, говорил сын. – Боги мои, Боги нави, старые забытые, опалённые кострами, да плетями битые.

      Сын