– Интересно, что тебе не нравится в нашем доме? – ворчливо спросил Батлер, который близко придвинулся к столу, удобно пристроив салфетку у подбородка; он настаивал на этом, когда они не принимали гостей. – Я не вижу ничего плохого. Нас с твоей матерью он вполне устраивает.
– Но он ужасен, папа, ты же понимаешь, – вставила семнадцатилетняя Нора, такая же смышленая, как и ее сестра, хотя и менее искушенная. – Все так говорят. Посмотри на чудесные дома, которые строят повсюду вокруг.
– Все говорят! Все! Хотелось бы знать, кто эти «все»? – осведомился Батлер с легким раздражением, приправленным изрядной долей юмора. – Я кое-что значу, и мне нравится мой дом. Те, кому он не нравится, не обязаны жить в нем. Кто они такие? И позвольте спросить, что им не нравится?
Этот вопрос возникал уже много раз именно в таком виде и обсуждался в такой же манере либо игнорировался с широкой ирландской ухмылкой. Но сегодня вечером ему было суждено стать предметом более широкого обсуждения.
– Ты знаешь, что он плох, папа, – твердо заявила Эйлин. – Что толку сердиться по этому поводу? Он старый, дешевый и ветхий. Вся мебель разваливается. Старое фортепиано нужно кому-нибудь отдать; я больше не буду играть на нем. Каупервуды…
– Старый! – воскликнул Батлер, его акцент стал более заметным из-за невольного гнева. – Ветхий, вот как! Где ты этого набралась? Наверное, в монастырской школе. А где мебель разваливается? Покажи, где она разваливается.
Он уже собирался перейти к ее упоминанию о Каупервуде, но не успел из-за вмешательства миссис Батлер. Это была дородная, широколицая женщина, улыбчивая, с дымчато-серыми ирландскими глазами и легкой рыжинкой в волосах, к которой теперь примешивалась седина. На подбородке слева красовалась бородавка.
– Дети, дети! (Мистер Батлер, несмотря на свою коммерческую и политическую деятельность, был для нее таким же ребенком, как остальные.) – Негоже вам ссориться. Эйлин, передай отцу помидоры.
За столом прислуживала горничная-ирландка, но члены семьи все равно передавали друг другу тарелки. Чрезмерно изукрашенная люстра с шестнадцатью поддельными свечами из белого фарфора нависала над столом и ярко горела, оскорбляя чувства Эйлин.
– Мама, сколько раз я просила тебя не говорить «негоже»? – протянула Нора, глубоко расстроенная просторечием матери. – Ты знаешь, что нужно было сказать «вы не должны».
– А кто указывает вашей матери, как ей следует говорить? – Батлер повысил голос, все более раздражаясь этими внезапными дерзкими нападками. – К твоему сведению, она так говорила еще до твоего рождения. Она всяко будет получше тех, с кем ты носишься целыми днями, маленькая негодница!
– Мама, ты слышала, как он меня