Бег не давал захлебнуться в подступающем к горлу плаче. Кинулась в ноги едва заметная знакомая тропка, подхватила, уводя за собой. Забыв о данном матери обещании, Тураах неслась к их с Табатой тайному месту – заброшенному охотничьему домику.
Привычно перепрыгнув острый камень, вынырнувший прямо посреди тропки, Тураах остановилась. Сердце колотилось, силилось вырваться из клетки ребер, но отчаяние схлынуло. Тураах прислушалась. Единственный, кто может понять ее, разделить обиду и страх, должен быть здесь.
Человек несведущий прошел бы мимо густой зелени, но Тураах знала, что среди кустарника прячется уутээн – старый охотничий домик, поросший мхом и потому незаметный. Они с Табатой нашли уутээн случайно и сразу сообразили, какое это чудесное укрытие.
Тишина. Неужели внутри пусто? Сердце пропустило удар-другой. Снова навернулись слезы. Неужели и Табата отвернется от нее?
Дверь уутээна была приперта изнутри большим камнем. Они специально принесли его, чтобы уберечь укрытие от вторжения. Тураах всхлипнула. Есть другой путь – прореха в крыше. Именно так они обычно забирались внутрь.
Тураах подпрыгнула, ухватилась за ветку березы, льнущей к северной стене уутээна, и, подтянувшись, вскарабкалась на крышу. Теперь отодвинуть корягу, прикрывающую прореху, скользнуть внутрь.
В первое мгновение Тураах показалось, что укрытие пусто. В горле тут же встал ком, но за левым плечом раздался шорох. Она обернулась. Табата! Он сидел на земляном полу, скрестив ноги. На коленях у него лежал темно-коричневый кафтан, а в левой руке Табата держал иголку с продетой в нее суровой нитью.
– Порвал, когда забирался сюда, – тихо проговорил Табата. – Еле протиснулся в лаз – видно, скоро тебе придется мне дверь открывать.
Табата поднял голову и слабо улыбнулся. Глаза его покраснели и опухли, но Тураах сделала вид, что не заметила. Опустилась на колени напротив друга и вздохнула. Табате тоже нелегко.
Открыла было рот, но слова словно потерялись. Табата тоже молчал. Пальцы его дрожали, стежки выходили неровными. Тураах не выдержала:
– Дай-ка я, – отняла кафтан и иглу.
Табата отвернулся, стараясь как можно незаметнее вытереть глаза, и вдруг сказал:
– Почтенный Тайах-ойуун берет меня в ученики, – он нахмурился, – я стану шаманом. Так брат говорит, сам я ойууна еще не видел.
– А я как же? – несмело спросила Тураах, делая последний стежок.
Табата только покачал головой.
Перед глазами снова все поплыло, по щекам побежали соленые ручейки. Кое-как Тураах завязала узелок, перекусила нить и выпустила из ослабевших пальцев иглу. Подтянула колени к груди, спрятала лицо в грубую ткань. На ее вздрагивающую спину легла рука друга: я рядом, я с тобой. Табата обнял Тураах покрепче и всхлипнул.
Под дохой из чернобурки было жарко, но спокойно. Здесь не было страшного слова «удаганка», не было