Мертвые души. Николай Гоголь

словом, хоть восходи до миллиона, всё найдутся оттенки. Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии. Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчинённых, – да просто от страха и слова не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть да и рисуй: Прометей, решительный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орёл, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет. В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку! «Да это не Иван Петрович, – говоришь, глядя на него. – Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький, и худенький; тот говорит громко, басит и никогда не смеётся, а этот чёрт знает что: пищит птицей и всё смеётся». Подходишь ближе, глядишь – точно Иван Петрович! «Эхе-хе!» – думаешь себе… Но, однако ж, обратимся к действующим лицам. Чичиков, как уж мы видели, решился вовсе не церемониться и потому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда фруктовой, повёл такие речи:

      – У вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ?

      – Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, – сказала хозяйка, – да беда, времена плохи; вот и прошлый год был такой неурожай, что боже храни.

      – Однако ж мужички на вид дюжие, избёнки крепкие. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся… приехал в ночное время…

      – Коробочка, коллежская секретарша.

      – Покорнейше благодарю. А имя и отчество?

      – Настасья Петровна.

      – Настасья Петровна? Хорошее имя Настасья Петровна. У меня тётка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна.

      – А ваше имя как? – спросила помещица. – Ведь вы, я чай, заседатель?

      – Нет, матушка, – отвечал Чичиков, усмехнувшись, – чай, не заседатель, а так ездим по своим делишкам.

      – А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мёд купцам так дёшево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил.

      – А вот мёду и не купил бы.

      – Что ж другое? Разве пеньку? Да, вить, и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.

      – Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне?

      – Ох, батюшка, осьмнадцать человек! – сказала старуха, вздохнувши. – И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал – подать, говорит, уплачивать с души. Народ мёртвый, а плати, как за живого. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.

      – Разве у вас был пожар, матушка?

      – Бог приберёг от такой беды, пожар бы ещё хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонёк пошёл от него, весь истлел, истлел и почернел,