Скрипнула дверца шкафа, которую я вчера толком не закрыл. Часы показывали половину второго. Моё отяжелевшее тело отказалось идти в спальню, и я снова лёг на диване в гостиной. И всю эту беспокойную ночь мне снилась бесконечная лестница со сбитыми ступеньками, старые доски, а за ними – тонкие ножки и грустные глаза Утты. Девочки, потерявшейся в этом большом мире. Девочки, к которой я тянул руки, но никак не мог дотянуться.
5
Воскресенье целиком и полностью было отдано пространным размышлениям о прошлом Утты, о моём прошлом и будущем. Мне нравилось представлять её своей дочерью, пусть и слишком взрослой. Хотя что значило «слишком»? Происходят же в жизни и вещи похуже. Будь я чуть более распутным или даже беспризорным лет в шестнадцать… Но я бы не был. Совершенно точно.
Тогда, почти двадцать лет назад, я заканчивал школу и не интересовался отношениями лишь только потому, что был позорно отвергнут не самой красивой одноклассницей. Она носила короткую стрижку боб, джинсы с заниженной талией и почти не имела груди. Тростинка. Но мне ужасно нравилась её субтильность и при этом дерзкий характер. А ещё она не была отличницей, часто прогуливала уроки и курила с ребятами на большой перемене. Не бунтарка, но и не тихоня. Среднестатистическая, в общем-то, девушка.
Помню, что Ашер отговаривал писать ей записку, предлагал поговорить прямо, лицом к лицу, но я скромничал. Это сейчас мне понятно, что такое поведение было продиктовано примером отца, который всегда старался «не отсвечивать», лишь бы жить спокойно. Но на тот момент я думал, что именно так с женщинами и надо – тихо, исподволь. И опыт провалился. Моя зазноба сразу просекла, от кого записка и зачитала её на весь класс, указав пальцем автора. Я сидел красный, с сердцем, колотящимся где-то у горла, с клокочущем внутри негодованием, и не знал, что сказать в свою защиту и оправдание. Одноклассники ржали в голос, но надежда на положительный ответ ещё теплилась. Ровно до тех пор, пока записка демонстративно не полетела мне в лицо. «С чудиками не встречаюсь», – пробасила тростинка, скривя рот набок, будто её тошнило.
Прозвище «чудик», слава Богу, не прижилось. Но было обидно даже не это, а то, что мои чувства оказались оголены перед теми, для кого не предназначались. Меня словно вывернули наизнанку и показали всему миру несовершенное нутро, стыдное, хотя ничем не отличающееся от другого такого же. Устои, говорившие о чистоте любви и желании быть любимым, оказались попраны, транспаранты сорваны и брошены под ноги толпе, и вместо аккуратно выведенных слов признаний, на них остались только жирные грязные следы.
После того случая больше я девчонкам писем не писал. Ни одной, даже самой захудалой записки не подкинул. Мстил. Потому что ближе к концу одиннадцатого класса вытянулся, подкачался и выглядеть стал гораздо лучше курящих задохликов. Мы с Ашером