А с Димкой мы расстались через полгода. Но сперва мы пытались сбежать автостопом в Москву, подготовив побег в 6 утра. Я даже брала благословение у родителей. А папа пытался меня перехитрить, сказав, что ему нужно на операцию. Это означало, что пока не время для панк-забегов в столицу, нужно помочь маме с младшим братом. Это не произвело на меня должного впечатления, поэтому в ход пошла тяжелая материнская артиллерия.
Мама стала прослушивать все мои входящие звонки на втором телефоне (у нас дома было два телефонных аппарата: один на кухне, а другой у меня в комнате). И вот в день икс, когда я с рюкзаком кралась в коридоре, надевая босоножки, маман спокойно спала. Она закрыла дверь изнутри, а ключ спрятала себе под подушку. Я грустно вздохнула, с балкона крикнула Диме, что побег отменяется, и пошла досыпать.
Потом мы расстались, но я не помню заламывания рук и ночных объяснений. Просто как-то в троллейбусе он подарил мне кольцо «на память», и мы продолжили говорить про его друга-гроссмейстера. «Мое не уйдет», – примерно так тогда подумала я. У меня было полно времени впереди, и я хорошо это знала.
Время в детстве тянется долго, а небо близко. Многие вещи видятся очень чистыми и простыми, а с возрастом тяжелеют и обессмысливаются. Когда тебе десять, у тебя есть ответы на все. А в тридцать – одни сомнения. В десять я была очень решительной девочкой, ищущей справедливости. Я любила Тома Сойера, и мне казалось, что Бог дал мне лестницу в небо, куда я иногда захаживала. Потом я выросла и стала использовать ее в хозяйственных целях.
Был у нас такой кинотеатр «Родина», в нем афиши к фильмам по-прежнему рисовали вручную. Актеры не походили на себя – то ли это гуашь мешала художнику, то ли художник гуаши, но смотрелось это очень необычно. Стоишь на остановке и созерцаешь, как Ди Каприо или Киану Ривз стали такими родными, нашими, постсоветскими. Я даже хотела выкупить нарисованный плакат «Матрицы» и ходила знакомиться с художником, но ушла оттуда отчего-то загруженная проблемами кинотеатра и фактами жизни режиссера Зельдовича.
У «Родины» я ожидала троллейбус после службы в храме. Я пряталась среди целлюлитных колонн советского ампира и думала про Бога. Кинотеатр рядом с храмом являлся моим порталом из жизни духовной в жизнь обычную. Тогда я читала Борхеса и Кортасара, Пелевина и Паланика, их продавали в единственном месте в городе, в книжном на улице
Мира. Туда не нужен был троллейбус.
А потом я выросла
Откуда она взялась, эта благотворительность? Ведь у взрослых все просто: ты учишься пять лет и приобретаешь определенные навыки, потом конвертируешь их в зарплату и живешь. Никто нас не учил, что есть еще что-то, кроме работы, детей, квартиры…