Возникло матерное слово. Сам не понял, как оно вырвалось.
День был выходной, все были в сборе. Слово висело перед нами, все уставились на него.
– Дикобразка, – поправил я себя. – Я так хотел сказать.
Папа подошел ко мне и легонько ударил по губам. Больше я на сестру не кричал, сразу плакал.
Мама усадила меня на колено:
– Ничего, ты научишься писать. Давай порисуем пока?
– Я девчонка?
– Нет, ты мальчик.
– Он девчонка! – засмеялась сестра.
Приснились огромные куклы. Я лежал в деревенском домике, каким его видел в сказках по телевизору. Большие злые куклы пили чай. Я зашевелился, начал подниматься на постели. Изображение было черно-белым, но я светился, мои руки были цветными.
– Пряниками сыт не будешь.
– Да, нужно положить на хлеб ребенка.
– Хорошенькую девочку.
– Хорошеньку тепленьку белобрысую девоньку.
Не очень понимая их разговор, я попытался выбраться из кроватки. Одна из кукол заметила меня и облизалась:
– Какая здесь маленькая милашка!
– Ням-ням! – подхватила вторая.
– Ням!
С воплем я подскочил на своем кресле-кровати и из детской побежал в родительскую комнату, проходную. В Сибири мы называли их «зал». Я думал, что мама меня утешит и уложит между собой и папой. В зале я взобрался на их кровать и попробовал завернуться в одеяло. Меня тут же подняли в воздух.
– Тихо! – очень зло сказал папа.
– Ты что орешь? – сказала мама.
Папа быстро отнес меня на кухню. Не включая света, усадил на табурет и держал, пока я не успокоюсь и в темноте не разгляжу его лицо. Папа тоже был черно-белым. Его строгое имя «Игорь» было не сократить. В мамином «Ирина», или «Ира», тоже был звук «р-р». Даже сестру Олю можно было называть «Ольга», и это «га» в моем представлении, несмотря на дурацкие ассоциации, было подобием стержня. Но мое «ге», и особенно когда мама говорила «Евгеша», было признаком слабого человека, которому нет спасения. Мне нужна была лингвистическая опора. Волос отца было не видно, только лицо без очков, чужое лицо, и я сейчас понял, что его волосы – темные. Потому они и слились с ночью.
– Нельзя. Сестру разбудишь. Так нельзя, – сказал папа.
Он все же смягчился, видимо, поняв, как тяжело мне сдерживаться, чтобы молча плакать, а не рыдать в голос.
– Тихо, тихо. Все хорошо.
– Можно я посижу на кухне?
– Надо ложиться.
– Там куклы.
Папа отвел меня обратно и стоял в темноте некоторое время.
– Не надо елозить. Надо спать, – сказал он.
Я замер и старался не шевелиться весь остаток ночи. Моя сестра посапывала во сне. Это была самая первая бессонница. Зато родители оставили дверь открытой, мне было слышно, как они переговариваются шепотом. Кажется,