Лильке, в её непонятной ситуации, было как бальзам на душу послушать умного человека, да ещё и с врождённым чувством юмора, особым, замешанным на мудрости тысячелетий (не зря же водил их по пустыне Моисей!), быстром уме, остром языке и необычном этом еврейском говорке.
За шахматной доской тем временем между честолюбивыми учениками внезапно произошла рокировка. Послышались звуки оплеух, стук и треск, затем последовали пинки ногами враждующих сторон. Близнецы звучно и с явным удовольствием обменивались тумаками.
– Кирстен! – обратился шахматист к «старшей» (на пять минут), как она сама о себе говорила.
На том краю затихли.
– Предупреждаю! За неспортивное поведение буду штрафовать! Пятьдесят пфеннигов зá раз. Поняли? – проверил он.
– Всё ясно. Поняли! – раздалось с того конца.
– А почему так много? – заныл Торстен, который всегда первый начинал ссору.
– Разговорчики в строю! – гаркнул Лев Маркович и озорно подмигнул Лильке. – Встречаются в Одессе давние знакомые. «Добренького утречка, Абрам Соломонович! Это ваши дети с вами?» Абрам Соломонович: «Тю! А где вы видите детей? Это ж разве дети? Это – сволочи!..»
Лилька и раньше слышала этот анекдот, но ей он казался не грубым, а, наоборот, ужасно смешным и скорее выстраданным и осознанным, как извечное непонимание отцов и детей, как сама жизнь этого народа, полная гонений, истребления и унижений, хотя униженными оказывались в конечном итоге сами же гонители… Через две минуты Лилька совершенно забыла, что ему за восемьдесят, что нос его был крючковатым, соответственно характерным описаниям внешности иудея, и в углу комнаты стояла клюшка, которую он при появлении столь молодой и очаровательной особы быстренько отставил в сторону. Общение с девушками молодит. Глаза Льва Марковича горели. Это были глаза мальчишки. Когда он увлечённо рассказывал что-то, то немножко напоминал Эйнштейна. Вот сейчас дурашливо высунет язык! Пожалуй, Лилька тоже могла бы пасть очередной «жертвой» его красноречия – будь он чуть помоложе и не люби так вареники своей Оксаны Петровны.
– А мне нравится Брэдбери… – продолжила прерванный диалог Лилька.
– Ну, это в вас говорит женское, чувствительное. Брэдбери писал жалостливые и меланхолические романы-антиутопии о душе человека, об упадке цивилизации, в которой нельзя иметь и читать книги, о том, как красива наша Земля из космоса, когда ты летишь к ней и через мгновение сгоришь и у тебя возникают вопросы: а что ты сделал хорошего на Земле, кому ты помог, кого ты любил?
– Я тоже люблю этот рассказ, – обрадовалась Лилька. – Точно не помню названия – «Время, вот твой полёт»? Нет. «Калейдоскоп», кажется… Это там космический корабль терпит крушение? Да? – Лилька вопросительно посмотрела на Льва Марковича, ожидая подтверждения, но её собеседник пребывал в глубокой задумчивости, устремив загадочный взор куда-то, видимо размышляя, а может, перебирая