«А чтобы сделала человеческая девушка в такой ситуации?» – подумала Белль. Возможно, попыталась бы уговорить похитителей, подкупить, обмануть, заставить их поверить, что она, к примеру, прыгнет со скалы, если они от неё не отстанут. Даже если бы какой-то план и сработал, то это бы заняло у дочерей Евы значительно больше времени, чем у неё.
Когда Белль вернулась в зал, Гастон любезничал с официанткой. Но, увидев Аннабелль, перестал обращать внимание на собеседницу. Вскоре официантка заметила это и, поджав губы, ушла.
Аннабелль села за столик и, увидев налитый бокал, сделала небольшой глоток дорогущего игристого вина из уникального розового винограда «элфинский турмалин», потом ещё один. С трудом заставив себя поставить бокал на место (ей хотелось осушить его до дна и попросить добавки), она медленно проговорила:
– Не лучший день в моей жизни.
– Тогда выпей ещё, – понизив голос, произнёс Гастон и придвинул к ней бокал.
Белль улыбнулась и с удовольствием воспользовалась предложением. Розовое вино искорками отражённого закатного неба разливалось внутри, даря ласковое тепло и приятное чувство расслабления. «Генри по праву может гордиться этим вином», – подумала она.
За вечер Белль и Гастон выпили две бутылки розового игристого и почти ничего не ели (то есть Гастон совсем ничего не ел, а Белль съела порцию салата), разговаривая о современном искусстве.
– Я не люблю кэмп, – призналась Аннабелль в ответ на рассказ Гастона о новом арабском районе в Париже, построенном в этом стиле. – За исключением, может быть, работ Ги Гюсто. Его фотографии, несмотря на сюрреализм, сдержанно театральны и пронизаны нежной чувственностью.
– Знаешь его фотографию девушки в бассейне в платье в форме синих губ? – спросил Гастон.
– Да, знаю, – ответила Белль. – Фотография похожа на головоломку, потому что непонятно, откуда сделан кадр: сверху или сбоку. А Кевину нравится, как девушка натягивает свои синие блестящие чулки, – вспомнила она с улыбкой. Именно Кевин показал ей работы Гюсто.
Гастон улыбнулся.
– На фото – моя мама.
– Кристе́ Эри́, супермодель девяностых, – твоя мама? – не поверила своим ушам Белль.
– Да, – ответил Гастон. – Я всё детство провёл в разъездах. И научился отлично выглядеть в кадре, – самодовольно улыбнулся он.
– Ещё бы, – согласилась Белль. – А твой отец?
– Я не знал его, – ответил Гастон. – Может быть даже Ги Гюсто, – он выразительно приподнял смоляную бровь.
Белль и Гастон поговорили ещё о кэмпе, потом о китче и поп-арте, а ещё о гиперреальности и в целом о постмодернизме, в котором Гастон неплохо разбирался. Но стоило Белль затронуть искусство эпохи Возрождения, и оказалось, Гастон о нём почти ничего не знал, высокомерно считая скучным. А ещё Гастон, двадцатитрехлетний парень с экономическим (пусть и неоконченным) образованием, вообще не разбирался в литературе. Даже во французской.
– Ты не