4.1
Лучше бы он не приезжал на эту встречу. Лучше бы они остались в его памяти такими, какими он их запомнил тогда, двадцать пять лет назад, – молодыми, красивыми и полными надежд. Сначала собрались в школе, поохали, пообнимались, посидели в актовом зале, заглянули в классную комнату, повидались с немногими оставшимися в живых, некогда страшными и частенько ненавистными преподавателями. Поумилялись тому, каким маленьким кажется сейчас когда-то огромное и порою опасное школьное здание… и быстро перебрались в заранее снятый зал ресторана. По дороге ещё разбирались со списком – выясняли, кто внёс деньги на банкет, а кто решил погулять бесплатно, и чуть не рассорились. Примирил всех первый тост и быстро, чтобы не успели наесться, второй. А дальше пошли воспоминания – у каждого свои и зачастую нестыкующиеся, – но кто обращает внимание на такие мелочи по прошествии двадцати пяти лет? А чуть позже, после четвёртого-пятого тостов, вспомнили и старые обиды, но всё же не подрались, а выпили ещё и обнялись. И Ниночка пришла – располневшая, добрая, милая и с новеньким перманентом. Мазину, в какой-то момент представившему себе, что было бы, если бы тогда она выбрала его, и не уехал бы он в Ленинград, а женился бы на ней, остался бы в этом городе и работал бы в какой-нибудь конторе, стало так страшно, что выпил он побыстрее ещё и набросился на селёдку под толстой свекольно-майонезной шубой. Закончилось всё далеко за полночь. Расползлись с трудом, не забыв забрать с собой недоеденные салаты и недопитую водку, наобещав друг другу писать, созваниваться и обязательно, обязательно видеться чаще.
Сердитая и заспанная ночная дежурная смягчилась от зелёненькой трёхрублёвки и, ворча, впустила в гостиницу запоздавшего и очень нетрезвого постояльца. В эту ночь ему наконец-то удалось выспаться, хотя все самые сладкие предрассветные часы был он занят тем, что бегал по вязкому, чавкающему болоту и отстреливался из огромного фотоаппарата от партизана Изи. Проснулся он уже ближе к полудню посвежевшим, но немного заторможенным: два дня, а вернее, двое суток почти непрерывного выпивания дали себя знать. Он успел принять душ и побриться, до того как в дверь постучали.
«Да что ж это такое, – мысленно взвыл он, прыгая на одной ноге и заталкивая вторую в убегающую штанину. – Это гостиница или проходной двор?»
Рванул дверь резко, не спрашивая, кто там. И сразу узнал человека, стоявшего в коридоре. Всё как описал Изя: рыжий, застёгнутый на все пуговки и явно какой-то не наш. Чуть выше среднего, худощавый, мазинских лет и совсем не страшный… Плохо было, что человек-то тоже понял по мазинским глазам, что его узнали, – и это предвещало сложный разговор. Поскольку Михаил Александрович выжидательно молчал, то рыжий начал первым. Он слегка поклонился – что уже выдавало в нём не советского человека – и представился.
– Меня зовут Максим Таксинов, а вы, судя по всему, Михаил Александрович Мазин? – В его речи действительно слышался лёгкий акцент, но фразы он строил