Пассажиры, вправду, оказались такими тихими, что невольно создавалось впечатление, будто железо движущее шло в своём направлении едва не пустым.
Однако на задних местах возникло оживление, какая-то возня, заговорили погорячее. И, наконец, на волю тяжко ступил крупный пожилой мужчина с широко открытыми глазами и аппаратом для измерения давления, прижимая его к боку. Автобус усилил свет передних фар, и в этом освещении паломник измерил давление, сразу сунув себе в рот пару таблеток-кругляшек. А один из водителей умудрился разговориться с ночным пешеходом на предмет выезда из «города невест». И вскоре автобус потихоньку, километр за километром, принялся петлять в многочисленных закоулках, казалось, нескончаемого, чернее чёрной ночи города.
А подуставший пялиться в заоконный мрак Саня Глебов, обнаружил, что подкрепившийся сосед опять задремал, уронив голову на грудь. Тогда и он тоже решил придавить часок-другой, если бы не сбивал заспинный шёпот соседей: не громкий, но достаточный, чтобы разобрать, о чём шла речь. Вернее, говорил один паломник, по голосу моложавый, но крепко озабоченный собственной жизнью и мечтавший потолковать с каким-нибудь монахом насчёт своего дальнейшего житья-бытья. На что тоже шёпотом ему отвечали, что они едут в женский монастырь, где есть монахи, но они только ведут службу и исповедуют, ни в коем случае не вступая в разговоры. Ответные, вполслуха, слова становились тише, пока остальных пассажиров также, как перед этим и Саню, не вальнуло в дорожный сон-свят. А автобус, тёмный и громоздкий, в тихой беззвёздной ночи неслышно двигался куда-то вперёд: всё равно, что в саму вечность, непознаваемую, таинственную, бесконечную.
Утро встретило паломников в старинном Муроме: подъехали к женскому монастырю, от которого – рукой протяни – располагался и мужской. Всё здесь походило на летний день: в праздничном, окружающе-зелёном раздолье на разные голоса распевали пернатые, следом торопливо-радующе ударили в колокола, а из автобуса появлялись, по определению проницательного наставника, пришибленные и, сложив ладошку на ладошку, без слов направлялись к попу и целовали ему руку.
Сам Глебов благоразумно остался в стороне, не выпуская, однако, из вида своего «царя»: тот поожил, оказавшийся возле попа одним из первых, после, щурясь своими глазищами на вынырнувшее по-летнему солнце, чему-то тихо и ясно улыбался.
Для некоторых путешествующих этот маршрут оказался не впервые известен: под поповским предводительством они дружно двинулись к монастырским воротам. Внутри шла служба, и была тут, это невольно отметил сам подосланный, какая-то непривычная, необыкновенная тишина.
Кто-то из своих уже показывал большую икону, где хранились