Он был высок и красив, волосы у него были темными, зубы – белыми и ровными, кожа – без отметин, глаза – безжалостны. Его одежда была черной и без всяких украшений, но прекрасно сшитой, а кожаные сапоги сияли так, словно были надеты в первый раз. И хотя никто не мог припомнить, чтобы когда-либо видел его в этих краях, человек этот показался людям почти знакомым – и Осанне больше, чем остальным. Она знала его, потому что он частенько мелькал в ее снах.
Наконец незнакомец остановился перед Агатой и протянул ей руку.
– Потанцуй со мной, – произнес он.
Агата заглянула ему глубоко в глаза и увидела его таким, какой он есть. То, что было высоким снаружи, оказалось совсем низеньким внутри, то, что было красивым, оказалось уродливым, то, что было сладким, оказалось кислым, а то, что было прямым, оказалось кривым и скрюченным – очень, очень скрюченным.
– Я не стану танцевать с тобой, – сказала она.
– Но ты ведь уже танцевала со мной.
И только тогда Агата припомнила следы шагов в траве, жужжание насекомых там, где никакие насекомые не летали, бегство птиц оттуда, где не было никакой угрозы, и поняла, насколько беспечной была.
– Если и танцевала, – ответила она, – то не по своей воле, и вообще это был никакой не танец.
– Я просто хотел убедиться, что ты достойная партнерша. Разве это было так уж нехорошо с моей стороны?
– Я нахожу, что это так, – сказала Агата.
Его холодные серые глаза стали еще холоднее.
– Прошу еще раз, – произнес незнакомец. – Потанцуй со мной.
– И во второй раз, – отозвалась Агата, – я отвечу тебе, что не стану с тобой танцевать.
Зубы незнакомца прикусили ночной воздух, и Агата увидела, что теперь они стали желтоватыми, словно мякоть подгнившего яблока.
– Со всеми остальными-то ты танцевала, – сказал он, – так почему бы тебе не сделать мне одолжение?
– Потому что ты не тот, за кого себя выдаешь.
Его распростертые руки обвели собравшихся, и те вдруг притихли, и даже музыканты перестали играть.
– А разве не все тут таковы? – вопросил незнакомец. – Ты обуяна гордыней, а это, как скажет тебе твой священник, – первородный и тягчайший из грехов, хоть и грешишь им не ты одна. Вот этот, – его палец нацелился на пекаря Уве, – замачивает старый хлеб в воде, чтобы добавить в тесто, и таким образом всех вас обманывает.
Палец на дюйм сдвинулся.
– Вот этот, – он указал на кузнеца Акселя, – изменяет своей жене с женщиной из соседней деревни. Этот – вор, вон тот разбавляет пиво, которое всем вам продает, а вот эта, – палец нашел Осанну, – вызвала меня сюда из зависти к тебе.
Осанна была явно потрясена. Она не была таким уж плохим человеком, хотя в ней и впрямь имелось что-то плохое.