Дом душ. Артур Мэкен

в Сибири и показал страницу, где говорилось, как птица следовала через лес за человеком весь день. И вот от чего, говорят тетя Мэриан, ей чуть ли не больше всего обидно: от мысли, что он так искусно приготовил всякие книги, перевирая их ради собственных гадких целей. Но тогда, на прогулке, она просто не могла уразуметь, что он имеет в виду ответом о птицах – таким глупым, таким непохожим на него, – и они шли дальше под этот ужасный свист, пока она смотрела прямо перед собой и ускоряла шаг, чувствуя себя скорее задетой и растерянной, нежели испуганной. У следующей калитки она взяла себя в руки и обернулась – и «нате вам», как она говорит: дяди Роберта и след простыл! Она чуть не побелела от тревоги, вспоминая тот свист и уверенная, что его как-нибудь похитили, и уже закричала «Роберт», как ненормальная, когда он медленно показался из-за поворота, как ни в чем ни бывало, с чем-то в руке. Он сказал, что увидел цветы, мимо которых просто не мог пройти, и, когда тетя увидела у него вырванный с корнем одуванчик, у нее голова пошла кругом.

      Вдруг рассказ Мэри прервался. Уже минут десять Дарнелл корчился в кресле, мучаясь от опасения ранить чувства жены, но случай с одуванчиком стал последней каплей, и он разразился долгим и бешеным хохотом, напоминавшим боевой клич краснокожего из-за попыток его подавить. Элис в посудомойне обронила фарфор на три шиллинга, а соседи выбежали в свои сады, решив, что кого-то режут. Мэри укоризненно посмотрела на мужа.

      – Как ты можешь быть таким нечутким, Эдвард? – спросила она, когда смех вконец изнурил мужа. – Видел бы ты, как по лицу тети Мэриан катились слезы, когда она все это рассказывала, ты бы так не смеялся. Я и не думала, что ты такой бессердечный.

      – Моя дорогая Мэри, – слабо проговорил Дарнелл, всхлипывая и задыхаясь, – мне ужасно жаль. Я знаю, это очень грустно, правда, и я не бесчувственный; но это же такая странная история, разве нет? То кулик, знаешь ли, а то теперь – одуванчик!

      Его лицо дрогнуло, и он стиснул зубы. Мэри мрачно буравила его взглядом, а потом спрятало лицо в руках, и Дарнелл видел, что она тоже содрогается от смеха.

      – Я ничем не лучше тебя, – сказала она наконец. – Мне и в голову не приходило так на это взглянуть. И слава богу, иначе бы я рассмеялась тете Мэриан в лицо, а я бы не хотела так поступить ни за что на свете. Бедная старушка; она так рыдала, что того гляди сердце надорвется. Я встретилась с ней по ее просьбе в Виктории, и мы заказали суп в кондитерской. Я даже притронуться не могла к еде; ее слезы так и падали в тарелку; а потом мы перешли в зал ожидания, и она плакала навзрыд.

      – Что ж, – сказал Дарнелл, – и что было дальше? Обещаю больше не смеяться.

      – Нет, нельзя; это никакие не шутки. Что ж, тетя, разумеется, вернулась домой и все ломала и ломала голову, в чем же тут дело, но, как ни пыталась, ничего не понимала. Она уж начала опасаться, что дядя стал слаб на голову от переработки, потому что в последнее время то задерживался (по его словам) в Сити часами напролет, то ему приходилось ездить