Она потянула меня за руку:
– Пойдем отсюда. Живей.
Я встал на ноги и поплелся за ней, совершенно добровольно, и, хотя меня и трясло от страха, все же внутри вспыхнул огонек радостного волнения. Одно дело – когда это происходит здесь, на Burning Man. А пару лет назад я оказался в самой гуще таких волнений, каких никому не пожелаешь. Я возглавил технологическую партизанскую войну против Департамента внутренней безопасности, встретил девушку и полюбил ее, был арестован и подвергнут пыткам, достиг славы и судился с правительством. А потом жизнь почему-то покатилась под горку. Ватербординг – ужасная, страшная, невообразимая пытка, она до сих пор снится мне в кошмарах, но все-таки эта пытка закончилась. А вот медленное сползание родителей в банкротство, суровая реальность жизни в городе, где нет работы ни для кого и уж тем более для полуквалифицированного недоучки вроде меня, со студенческим кредитом, который я должен был выплачивать каждый месяц, – это осталось. Бездна несчастий с каждым днем разверзалась все шире и не думала никуда уходить. И это не был накал страстей, какой бывает в рассказах о войнах, случившихся давным-давно. Это была просто реальность – ни больше ни меньше.
И реальность эта была хуже некуда.
Потому я и побрел за Машей – ведь она почти все эти два года провела в подполье вместе с Зебом, и, что о ней ни говори, жизнь всегда подкидывала ей самые невообразимые сюжеты. Возможно, ее реальность тоже была полна несчастий, однако несчастья эти были начертаны огромными, яркими неоновыми буквами, а не мелким корявым почерком сломленного подростка, царапающего что-то в дневнике.
Вслед за Машей я вышел из храма. Ветер поднялся еще сильнее, над нами нависла настоящая белая мгла, я снова надел очки и натянул повыше шарф. Даже со всей этой защитой я почти ничего не видел, и с каждым вздохом рот наполнялся едким вкусом засохшей слюны и толченого гипса, которым был пропитан бурнус. Волосы Маши уже не сияли ярко-розовым цветом, они стали светло-русыми, мышастыми, словно поседевшими от пыли, и торчали во все стороны – такую стрижку легко сделать ножницами себе самой. Я и сам в период взросления частенько щеголял с такой прической. Она осунулась, кожа на скулах натянулась, как бумага. На шее шнурами играли мускулы, по щекам ходили желваки. С последней нашей встречи она сильно похудела, кожа задубела и стала коричневой – такой оттенок нельзя получить, просто загорая на солнце.
Мы отошли от храма всего шагов на десять, но он уже скрылся в песчаной пелене, словно отдалился на добрую милю. Рядом кто-то был, но я не мог разобрать ни слова, они терялись за зловещим завыванием ветра, вырывавшегося из окон храма. Крохотные песчинки забились под оправу очков и прилипли к потным щекам, от этого заслезились