Остается только поглядеть, как пойдет дело. Пока нам известно одно: хлебнув в юности бродяжьей жизни, Паспарту теперь жаждал покоя. Наслушавшись похвал британской методичности и пресловутому джентльменскому хладнокровию, он подался в Англию искать счастья.
Однако до сих пор судьба его не баловала. Прижиться, пустить где-нибудь корни все не удавалось. Он поменял уже десяток мест, но атмосфера во всех домах, где доводилось служить, была причудливой, нестабильной: один хозяин оказывался искателем приключений, другой жаждал перемены мест… Паспарту это не манило, он утратил вкус к подобным вещам. Его последний наниматель, молодой лорд Лонгсферри, член парламента, проводя ночи в «устричных залах» Гай-Маркета, слишком часто возвращался домой в бесчувствии, на плечах полисменов. Паспарту, испытывая прежде всего потребность уважать своего господина, отважился на кое-какие почтительные замечания, но они были дурно восприняты, и он порвал с лордом. Тут-то он и прослышал, что Филеас Фогг, эсквайр, ищет слугу. Стал наводить справки об этом джентльмене. Человек, ведущий столь размеренную жизнь, всегда проводя ночи дома, не путешествуя, никогда, даже днем, не болтаясь непонятно где, заведомо должен был ему подойти. О том, при каких обстоятельствах он представился и был принят, мы уже знаем.
Итак, едва часы пробили половину двенадцатого, как Паспарту остался в доме на Сэвилл-роу один. И тотчас приступил к осмотру помещений. Он обошел их все, от подвала до чердака. Чистый, упорядоченный, пуритански суровый, отлично приспособленный для обслуживания дом пришелся ему по душе. Он производил впечатление красивого панциря улитки, но эту раковину обогревал и освещал газ, ведь углеводород здесь вполне обеспечивал все потребности в свете и тепле. На третьем этаже Паспарту без труда обнаружил комнату, которая предназначалась слуге. Она ему подходила. С покоями, находящимися на втором этаже и на антресолях, она сообщалась посредством электрических звонков и переговорных трубок. Электрический маятник на камине был соединен с маятником в спальне Филеаса Фогга, так что оба раскачивались в полном согласии друг с другом, секунда в секунду.
«Это по мне! Все по мне!» – подумал Паспарту.
В своей комнате он заметил также пояснительную записку, висевшую на видном месте, над маятником. Это был список его ежедневных обязанностей. Там перечислялось все, начиная с восьми часов утра, часа, когда Филеас Фогг вставал, и до половины двенадцатого, когда он выходил из дому, чтобы позавтракать в Реформ-клубе; каждая подробность была расписана: чай и жареный хлеб подавать в восемь двадцать три, воду для бритья – в девять тридцать семь, прическа – в десять без двадцати и так далее. И затем, с половины двенадцатого дня до полуночи, когда педантичный джентльмен ложится спать, все размечено,