– В Хроте говорят, чем старше сказка, тем глубже ее корни.
– А эта коренится в страхе перед темнотой. Нет на этих лесах никакого проклятья, и на тебе тоже.
Когда он взял в руки седло, она поднялась на приступку:
– Что ты хмуришься?
– Я всегда хмурый.
– Да, но сейчас пуще обычного. Если будешь вечно ждать беды, к двадцати годам поседеешь.
В груди у Вулфа словно распахнулась дверь, выпустив что-то, что он пытался удержать под замком. Мара всегда давала ему разумные советы.
– Я оскорбил рыцаря Верности, – сказал он. – С Регни. Летом.
– А король Бардольт прознал, – угадала Мара. Он кивнул. – Такой женщине положен высокородный супруг.
– Я не набивался к ней в мужья. И она не думала меня брать. Мы это просто из любопытства, по глупости. – Чтобы справиться с пряжками, Вулф стянул перчатки. – На этот раз Бардольт меня простил, но порой я боюсь, что мне не хватит сил идти этой дорогой. Что я ее не достоин.
– Вулф, брось уже свою вечную битву за достоинство. Отец и Па гордятся нами, что бы мы ни делали.
– Ты же знаешь, со мной иначе.
– Нет. Ты им такой же родной, как я, – тихо и твердо проговорила Мара. – Ты выбрал трудный путь, а причина тому в Шести Добродетелях. Не будь так трудно следовать всем им сразу, мы бы все были святыми.
Она коснулась брошки покровителя, которой Вулф застегивал плащ, – серебряного колоса. Отец добился для него королевского дозволения носить серебряный знак, как вся их семья.
– Твой покровитель – рыцарь Щедрости, – напомнила она. – Вот и будь щедр к себе. Если самый большой твой порок в том, что ищешь тепла на холоде, Святой тебя простит. И король тоже.
– Надеюсь. Если первой доберешься до небесного чертога, замолвишь за меня словечко?
– У меня своих грехов хватает. – Мара чмокнула его в щеку. – Не пропадай больше так надолго. И когда вернешься, сверкая шпорами и перевязью, не жди, что все станут именовать тебя «рыцарь Вулферт».
Он улыбнулся ей, садясь в седло:
– Рыцарь Вулф – тоже неплохо.
Мара засмеялась и помахала ему – поезжай. Скоро она скрылась в тумане, скрылся и страшный лес за ее спиной.
В окно палаты Уединения проник косой луч. Адела, сидевшая ближе всех к камину, отправила в рот ложку тушеных груш.
– Как здоровье? – спросила ее Глориан.
Ее лицо под каштановыми волосами казалось очень бледным, и щеки ввалились.
– Спасибо Святому, – прошепелявила девушка, – простер божественную длань, чтобы избавить меня от зубной боли.
Хелисента подула на горячую кашицу.
– Скорее бы уж мастеро Бурн простерле свои клещи.
Адела с заметным трудом проглотила грушу и вместе с ней – ответную колкость.
– У меня новость, – вмешалась Джулиан, закладывая за ухо прядь волос. – Кажется, меня скоро сговорят.
Глориан оторвалась от ужина:
– За кого?
– За