Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления. Игорь Орлов

[Журавлев, 2000; Лебина, 2000]). Другие ученые, оставаясь в целом в рамках макроисторического подхода, фокусируют внимание на каком-то одном явлении повседневной жизни. Например, А.Ю. Давыдов проанализировал феномен мешочничества в годы военного коммунизма, совместил макроисторические сюжеты, и, в первую очередь, продовольственную политику большевистской власти, с зарисовками социального облика мешочников, напоминающими этнографические очерки [2002. С. 107–126]. Действительно, этнологи и социологи накопили большой опыт изучения повседневных практик, который в настоящее время востребован исторической наукой. Так, в работе И.В. Утехина на основе семиотического анализа пространства квартиры, находящихся в ней предметов и мебели, а также бесед с ее жильцами предложена оригинальная реконструкция мировосприятия обитателей коммуналок конца советской эпохи, с их понятиями о социальной справедливости и поведенческими установками [2001]. Аналогично С.А. Чуйкина, анализируя стратегии выживания дворян в довоенном Ленинграде, описывает их в терминах социологии П. Бурдье как «конвертацию ресурсов»: навыки, которыми обладали дворяне (знание иностранных языков, музыкальное образование и т. д.), были востребованы в советскую эпоху и, становясь их профессией, помогали им устраиваться в новой жизни [2000].

      Что касается реконструкции постсоветской повседневности, здесь наметился очевидный поворот к компаративизму – сравнению советской повседневной жизни и реалий 1990-х годов. В частности, С.Г. Климова отмечает, что критерий социально-профессионального статуса, бывший при социализме главным при самоидентификации, сменился сегодня описанием себя и других как потерявших статус. При этом человек вынужден ориентироваться в социальном пространстве, опираясь не на социальные институты, а на личностные связи [2000. С. 21]. А.В. Захаров выделяет устойчивые характеристики традиции как способа трансляции культурного наследия: избирательность, повторяемость, действенность, многозначность и авторитарность. Речь, в частности, идет о трудностях сохранения традиций фольклора и снижении популярности праздников, связанных с государственно-политическими традициями [2004]. З. Соловьева в своем исследовании рассматривает бездомность, с одной стороны, как своеобразный институциональный фактор: институт жилья и прописки исключает бездомных из сферы действия других социальных институтов (социального обеспечения и защиты, трудоустройства, образования и т. д.) и гомогенизирует жизненные траектории людей, по разным причинам оказавшихся без жилья. С другой стороны, бездомность оценивается как определенные структурные условия, в которых происходит трансформация идентичности человека [2001].

      Впрочем, масштабный историографический обзор не является целью данного исследования. В силу чего ограничимся сделанным выше вычленением основных тенденций развития истории повседневности на современном этапе.

      Глава 4

      Устная история: направления и этапы развития. Слуховая