И муж,
часто так же брал,
не полностью раздевая…
Когда был жив…
Честно голову в СВО сложил…
Партнёр засопел громче.
Побыстрей бы кончил…
Вдруг,
не в силах сдержать вскрик,
ритм распаляя,
взметнулась душа шальная…
Из бездны заоконной —
восковое лицо того,
законного,
с кем,
пределы времени покидая,
растворялась
в звёздных мирах…
Он видит!..
Нет…
Никого…
Показалось…
Отпускает душу страх.
Безлунно.
Безумно.
Тоскливо.
Темно.
Закрыть глаза.
Не видеть его…
Не вернуть
павшего супруга.
Ритмом
жадных
толчков
упруго
утешит
плотского счастья
муляж…
Лучше,
чем ничего
одиночества моего.
Поплыл,
несмытый макияж…
(2024)
ВЕРЬ
Полны трупов Бахмута* руины.
Его спас стон.
Госпиталь лучше чем морг.
Мать
выплакала все слёзы.
Сынок,
защитник
распластанной Украины,
тринадцатые сутки бредит
без ног…
Болью пропитан госпитальный быт.
Родной обрубок плоти —
хоть волчицей вой!
Слава тебе Господи, не убит!
Стонет.
Жар.
Без сознания.
Живой!
Он с детства
мальчишка крутого нрава,
всегда
спрашивать за обиды мог.
«Слава героям!»** —
кровавая слава…
Как жить бедолага будет,
без ног?!
Материнскую душу спасая
пощадила судьба —
не ведомо ей,
как сыночек родной
истязая,
безжалостно
пленных карал москалей…
И снова,
и снова,
в бреду страдалец
злобно смеётся в глаза солдата,
в испуге шепчущего: «Не надо!…»,
отрезая
указательный
палец…
Вновь накатывают:
хруст,
крик,
стоны…
Снова
и снова,
русню,
словно свинью,
забивает
в бешенстве хрипя «Убью!»
ярый
каратель
теробороны…
Что ног больше нет, не известно ему.
Выползает,
из бездны тумана,
от бандеровских берцев
стонет во тьму,
снова
окровавленный пленник…
Смотрит странно.
Вдруг,
хохочущим,
кровавым ртом,
становящимся
акульей