Больно уж обиженно та поначалу глядела на Фиру, почти со злобой. Неужто винила ее за надсмотр? Сейчас же и вовсе отвернулась и больше вниманием не удостаивала.
Вечерняя тревога вновь вскинула голову и вгрызлась в нутро с удвоенной силой. Еще и песня эта тоскливая, въедливая, бесконечная… Сколько можно таскать дурацкие венки? Пять дородных юниц, а сухая сморщенная нянька и то быстрее управилась бы!
Фира дернулась было помочь, но Дотья тут же ухватила ее за запястье:
– Без нас справятся, свербигузка. Стой и светом утренним наполняйся, чтоб к омовению невесты ни одной мысли дурной вот тут не осталось. – И стукнула ее по лбу скрюченным шишковатым пальцем.
Таким же, как лета назад, когда Фира только прибыла в Рось.
Сгорбленная, дочерна загорелая старуха тогда казалась ей злой ведьмой из страшных сказок. Все зыркала с прищуром из-под платка, тощими руками потрясала, ногами шаркала, а если улыбалась, так и вовсе нагоняла жути редкими покосившимися зубами. Но при дворе ее обожали, и вскоре стало ясно отчего.
Не было здесь никого добрее и заботливее, и вверенную ей детвору Дотья не только воспитывала, но и баловала по случаю, а случай выпадал часто.
Так что брани ее Фира не боялась – лишь стыдилась своих проказ.
– Для омовений мне хватит тебя, нянюшка, Оляны и Вьялицы, – вдруг подала голос Людмила, и Фира все же шагнула вбок, чтоб взглянуть на нее, стоящую у другого Дотьиного плеча.
– Что?
– Да и расчесать ты меня без чужаков сможешь, – продолжила княжна, словно не услышав. – Тяжелы для луарки наши дикие нравы. Верно, и на капище она не пойдет, чтоб Творца своего не гневить.
Девки как раз снесли на улицу к телеге по последней охапке венков, так что песня их затерялась вдали. Олянка и Вьялица, княжевы племяшки, сплетничавшие на лавке у окна, умолкли вмиг, будто языки проглотили. И так тихо в светлице сделалось, что судорожный вздох Фиры прогремел громом.
А может, то разлетелось на черепки разбитое сердце.
«Без чужаков» – это про нее?
Отозваться не получилось, как и отвести взор от Людмилы – прямой, что гусельная струна, бледной до синевы и такой испуганной, будто помимо воли слова злые вырвались и она теперь не чаяла их вернуть.
Или же Фира сама ей оправдание придумала, лишь бы не видеть сути.
– Погавкались? – откуда-то издалека, из-за гор, прозвучал раздвоенный эхом голос Дотьи. – Ой, баламошки, и что с вами делать?
Говорила она и еще что-то, наверняка