Еще три года канули в лету, и Евгений Преображенский спрашивал себя, имеет ли он право на некоторую умственную автономию. В своих рассуждениях от 17 января 1933 года этот экономист-оппозиционер расставлял акценты несколько иначе, чем Семенов или Ломинадзе, придавал больше веса централизму, нежели демократии, но от этого постановка вопроса не менялась. Приведем фрагмент его автобиографической зарисовки:
«По возвращении в партию у меня еще оставались некоторые не ликвидированные полностью разногласия <…> по некоторым вопросам экономической политики. <…> После моего последнего письма в ЦК (март 1930 г.) по вопросам валюты я считал, что в моих советах как экономиста в ЦК не нуждаются, в организациях я не выступал по соображениям дисциплины и о своих разногласиях говорил лишь в приватных личных разговорах. <…>. Мне все больше казалась правильной такая линия поведения: если не согласен, пусть несогласие остается, не надо выступать и нарушать дисциплины, но нечего пытаться преодолеть разногласие подгонкой своего идейного багажа к партии». Когда Преображенский получил назначение в Наркомат легкой промышленности, он «упустил из вида, что дело не только в хозяйственной работе, что мне дается одновременно и определенный срок для идейного подтягивания к требованиям партии. <…> Будучи больше экономистом, чем политиком, я слишком поздно понял (хотя не вчера и не в изоляторе), что в тех величайших трудностях, которые мы встречаем в нашем великом строительстве <…> партия не может позволить своим членам такой роскоши, как особые мнения, особые точки зрения в оценке