Алёна довольно была трезвым поведением Петра, слава Богу, за ум взялся. И ещё усерднее молилась, полагая, что не без её молитв Пётр охладел к проклятущему зелью.
Работал Пётр Иванович слесарем-водопроводчиком, местный домуправ, мужичок, в общем-то, скользкий, себе на уме, прослышав о золотых руках Митричева (сам он был здесь человек новый) посулил ему хоть и не высокую зарплату, однако премиями обещал не обидеть.
– А благодарность от жильцов, если заслужишь – вся твоя, Иваныч! – сманивал Петра домуправ.
Сидеть без дела Пётр Иванович не умел, руки соскучились по работе, и он согласился.
На нового слесаря жильцы окрестных домой нарадоваться не могли. Работу свою он делал на совесть, чтобы кто сказал ему, что мол, ты сделал, а оно опять всё плохо – такого не было. Отсюда и заслуженное уважение. А как его выказать благодарным жильцам, ежели он деньги не брал? Подносили Петру Ивановичу стаканчик, не побрезгуйте, мол, от чистого сердца. Мог ли обидеть он добрых людей отказом?
И вскоре Алёна поняла, Петра надо спасать. Но как?
Нелли Сергеевна и Нюра могли только посочувствовать бедной Алёне, а Арон Моисеич боялся пьяного Митричева, как огня. Когда же случайно натыкался на него в коридоре, обширная лысина его бледнела, и он начинал мелко дрожать, прижавшись к стене. А Пётр Иванович, припомнив свои довоенные шутки, с весёлой суровостью в голосе говорил:
– Арон, хошь в морду?
– Что вы, что вы, Пётр Иванович, я вас так уважаю, уважаю как героя войны… – мямлил перепуганный еврей.
– Не хочешь, – с шутливым разочарованием делал вывод Митричев. – Ну, как хочешь, –и, шатаясь, уходил в свою комнату.
Арон Моисеич на цыпочках бежал к себе, плотно закрывал дверь и дважды «выстреливал» поворотом замка.
Ни слёзы жены, ни просьбы сына, ни укоряющий взгляд внука ничего не действовало на Петра Ивановича. До тех пор, пока что-то там в его голове не переклинивало, и он говорил себе: всё, больше не пью. И тут уж хоть ты перед ним ящик водки поставь: сказал нет, значит, нет!
Не пил он неделю, две, когда и месяц целый к рюмке не прикасался. Но за этим благополучием неизменно следовал жёсткий срыв…
– Нет, мать, отца уже видно не переделаешь, – с сожалением говорил Гриша, когда они вместе с Алёной укладывали утихомирившегося, наконец, Петра Ивановича на кровать. – Ну что ж, – он, отогнув рукав гимнастёрки, глядел на часы – шёл девятый час вечера. – Нам с Тоней пора на работу, ты тогда уложи Костика спать, хорошо?
Работа в Министерстве госбезопасности длилась почти круглые сутки с небольшими перерывами. Начинали в девять утра, в пять вечера уходили по домам, чтобы в двадцать один ноль-ноль вновь быть на рабочем месте. После полуночи расходились только в том случае, если уходило начальство. Нет – работали всю ночь. А уж оперативники, в числе которых был и Григорий Митричев, об отдыхе порой и мечтать не