Поначалу, ещё в детстве, его это не на шутку пугало, и он поспешно отбрасывал в сторону книгу, но потом всё же взял себя в руки и даже научился управлять этой способностью. Правда, только с напечатанным текстом.
Совсем по-другому дела обстояли, когда ему в руки попадало нечто рукописное – тут уже речь шла не только о словах, тут на сцене начинали появляться образы.
Неважно, что было написано на бумаге (иногда слова разнились с картинками кардинально), неважно, сколько времени прошло с момента написания, неважно на каком языке были написаны слова – всё, о чём думал человек в тот момент, когда это писал, всё представало перед Стоуном, как наяву. Он словно становился незримым свидетелем этих событий. Так что материальность мыслей и эмоций возможно для кого-то и было просто красивым выражением, но только не для него.
«Интересно, сколько я проспал? – лениво подумал Стоун, – Надо будет спросить у Даллеса. Бумаги! – он вскочил с кровати, как ужаленный, – Где бумаги? Стоп! – одёрнул он себя, – Даллес! Наверняка меня сюда привёз именно он, а раз так – то и показания Шаффера тоже должны быть у него! Надо его срочно найти!» – он принялся судорожно одеваться, но тут же упал на кровать, запутавшись в штанине брюк.
Настойчивый стук в дверь заставил Стоуна вздрогнуть от неожиданности.
– О! – радостно воскликнул, вошедший в комнату Даллес, – Очнулись-таки, Стоун? Это хорошо! А то я уж приготовился получить знатную взбучку, – он перешёл на шёпот и прикрыл рот ладонью, – сами знаете от кого…
– Где мои документы? – хмуро обронил Стоун, сидя на кровати в одном исподнем, с брюками в руках.
– Хью! Дружище! – воскликнул дурным голосом Даллес, – Как же я рад тебя видеть! Спасибо, что спас мою никчемную жизнь! Если бы не ты, я бы, наверняка, окочурился в той вонючей камере!
– Документы…, – мрачный, словно грозовая туча повторил Стоун.
– Ну и нудный же ты, Стоун! – надулся Даллес, – Хоть бы спасибо сказал. На вот, – он небрежно швырнул на кровать кожаную папку, – здесь все твои бумажки.