Сицилиец расхохотался и с таким исступлением начал чесать бороду, что стал похож на наркомана.
– Чушь какая-то. Не думаешь же ты, что…
– Нет. Да и вообще. Я не знаю, что думать. Но слышишь этот шум? Это точно не ветер, похоже на дыхание. Идет откуда-то снизу. И земля здесь какая-то странная. Как будто… кожа, жесткая и толстая кожа. И ты не можешь отрицать, что мы двигаемся.
– То есть ты всерьез думаешь, что мы стоим на спине Зара-что-то-там?
– Да нет. Но, может, это и правда какое-то животное, китообразное или… Не знаю, зачем я все это говорю.
– Старик, да ты совсем помешался.
– Может быть. Но вспомни, как вели себя мальдивские рыбаки. Самоа дотронулась до острова, а потом до одного из них, и они убили обоих. А знаешь, что они говорили? Я вчера ничего не сказал, чтобы не напугать девчонок.
– Ну.
– Духи моря, остров, несчастье, жить. Может быть, они пытались сказать, что этот остров живой! Про́клятая…
– Если ты ждешь, что я поверю во весь этот бред, то ты ошибаешься.
– Я ничего не жду, Эннио. Мне вообще все равно, окажись мы хоть на Сатурне. Я просто хочу вернуться домой.
– Я тоже. Пойдем, – Эннио смахнул пот со лба, сплюнул и стал взбираться по склону. Посмеиваясь. Через несколько шагов остановился и посмотрел на Умберто с мрачной иронией.
– И чем же кончается история Синдбада?
– Не помню. Вроде как остров-кит погружается в воду, и все тонут. Все, кроме Синдбада, – ответил Умберто, а потом замер, наморщив лоб. Снял рюкзак, встал поустойчивее на полусогнутых ногах, чтобы не съехать вниз.
– Что ты делаешь?
– Хочу кое-что попробовать. Это только сейчас мне в голову пришло.
Он достал из нагрудного кармана швейцарский складной нож Invicta, который они нашли в воде вместе с другими вещами. И вдруг почувствовал волнение, будто в его ничем не примечательной в течение тридцати восьми лет жизни должно произойти что-то из ряда вон выходящее.
Может, он жил не зря. Может, вся его жизнь нужна была, чтобы столкнуться с существованием немыслимого.
Умберто встал на колени, вытащил клинок и резким движением вонзил его в сероватую землю. В глубине разрез был темным, почти черным, как мякоть под рассеченной кожурой. Умберто воткнул лезвие поглубже и вытащил из земли дряблые влажные ошметки, похожие на губку.
Сначала ничего не произошло. Потом Эннио издал стон отвращения, и Умберто поспешил отойти от получившейся щели. С краев потекло вязкое зеленое вещество, напоминавшее смолу. В нос ударил запах тухлой рыбы.
Они пошли дальше, не говоря ни слова, то и дело поглядывая на усеченную вершину холма. Только Эннио с чувством выругался на родном диалекте.
Тут Умберто увидел Валентину,